ей почтенный отец? Как воспримет он эту тягостную исповедь? В этой яростной борьбе, где низшие порывы толкали её выставить себя ложно невинной, чтобы выставить единственным виновным племянника дона Игнация, Сюзанна Давенпорт чувствовала себя почти при смерти. Она бы тысячу раз отдала свою жизнь, чтобы оказаться на месте умирающей и умереть вместо Мадлен. Когда зло готово было свершиться, конкретизируя последнее деяние, она вспомнила об Алкионе в её ежедневной жертве. Сколько она должна была выстрадать, чтобы переносить служение, к которому был приведена в попытке выживания, не зная, что стучит в двери собственного отца? А Мадлен? Сколько жёстких и горьких лишений она пережила? Леденящее чувство стыда целиком охватило её. Затем она почувствовала себя затопленной евангельскими речами домашнего культа. Иисус будет всегда готов принять покинутых, несчастных, преступников и нераскаявшихся мира сего; но разве возможно сопротивляться. Учитель предлагал существу средства для исправления своих ошибок, и самое великое преступление было бы новое падение во зло перед Ним, уже осознавая Его наставления. Вулкан горящей лавы жёг ей грудь, пожирал её мозг, словно падающие раскалённые угли. В состоянии внутренней глубокой скорби мягкий голос израненной совести говорил ей: — «Покайся! Покайся и найдёшь путь, ведущий к Богу…».

В этот миг Сирил Давенпорт, сражённый документами, которые он держал в руках, повернулся к Алкионе в поисках объяснений, но, видя её спокойствие и такую чистую невинность, отказался ранить её сердце, так рано отдавшее себя в жертву, и автоматически направился к Сюзанне, молчаливой и коленопреклонённой.

Алкиона почувствовала, что начинается тяжкий процесс исправления и освещения, и села рядом с матерью, с любовью прошептав ей:

— Может, мама, вы желаете немного воды?

— Нет… нет… — сказала умирающая, не желая терять из виду силуэт Сирила. — Где Робби? Я хочу представить его Сирилу как приёмного сына.

Сирил, однако, в глубоком огорчении, удалился в угол комнаты, где стояла на коленях Сюзанна.

— Что ты думаешь обо всём этом? — чрезмерно побледнев, спросил он.

Ей показалось, что голос его прозвучал как ужасный приговор. И словно пробуждаясь от жуткого кошмара, она в смущении ответила:

— Это она!… Это же она!…

— Да объяснись же, — стал настаивать он, с искажённым страданиями лицом.

Дочь наставника из Блуа в крайнем усилии преодоления себя посмотрела на Алкиону, словно ища в её образе необходимую ей энергию для тягостной исповеди, и, наконец, заявила:

— Это было самое великое преступление в моей жизни!

Сирил сделал над собой большое усилие, чтобы не упасть навзничь.

— Что ты говоришь? — печально спросил он.

Сюзанна обхватила голову руками, её муж, шатаясь, сделал несколько шагов, открыл дверь и позвал старого Жака. По подавленному выражению лица племянника почтенный старец с одного взгляда понял, что происходит нечто очень серьёзное. Беатрис оставалась одна в комнате, листая страницы книги.

— Дядюшка, — горько воскликнул Сирил, указывая на умирающую, — перед вами Мадлен и Алкиона, моя дочь!

Старый Жак не мог придти в себя от шока. Ну да, это действительно была она! Несмотря на физическую подавленность в этот тяжёлый час, он прекрасно узнал дочь дона Игнация Виламиля. Он почувствовал, что задыхается от тягостного удивления. Он словно окаменел от боли. Он хотел поддержать Сирила, но всё его тело жестоко сотрясалось. Его собственный племянник подал ему руку, чтобы не дать ему упасть здесь же, перед умирающей. В этот миг Жак стал молить с жаром, который он никогда ранее не испытывал, прося дать ему силы выдержать ужасную картину момента. Когда прошёл первый шок, он нашёл в себе силы спросить:

— Как это можно объяснить?

Его дочь поднялась с колен, в рыданиях, взволнованная неизбежным доказательством, и, видя отца в тревоге, обняла старика, словно прося прощения у этого всегда такого благородного духа.

— Отец мой!… Отец мой! — взывала она к нему сквозь слёзы.

И тогда Сирил, отвечая на вопрос дяди, почти задыхаясь, воскликнул:

— Сюзанна, должно быть, всё знает!… Она уже подтвердила, что это было самое великое преступление в её жизни!

Ошарашенный старик машинально вспомнил ту далёкую ночь в Блуа, когда его дочь стала возмущаться тем, что он присоединился к планам своего племянника жениться на Мадлен Виламиль. Перед его глазами, казалось, вставала картина, которую время не могло стереть из его памяти, когда он слышал исповедь Сюзанны, также любившей молодого человека. Он вспомнил о её настроении в семье, о её постоянной неприязни к Мадлен, о её упорстве в том, что она выйдет за него замуж, когда он станет вдовцом там, на американских землях.

И он поспешно перелистал все свои ещё живые воспоминания, чтобы, наконец, устремить свой взгляд на умирающую и её дочь, печально анализируя тягостный путь этих двух жизней. Из каких краёв боли прибыла Мадлен Виламиль со своими морщинами, омытыми слезами, с преждевременно поседевшими волосами? Судя по тому, что говорила Алкиона, она, должно быть, провела долгие годы в Испании. Кто отвёз её в столь далёкие области? Пример её дочери в данный момент представлял доказательство духовной славы. Только сейчас он понимал тот мягкий и неотразимый магнетизм, который она производила на каждого из них. Однако надо было иметь сердце, постоянно соединённое с Богом, чтобы выражать такую любовь, как это делала скромная девушка, сохранив мужественное отношение к выполнению долга, насколько священного, настолько же и тягостного для неё. Эта картина произвела на него впечатление огромной драмы, которую он не забудет никогда. Размышляя над всем этим, Жак Давенпорт собрал все свои нравственные силы, чтобы сохранить необходимое спокойствие, и заметил:

— Представляю, как зловещее деяние посмеялось над нашими тревогами!…

И заметив, что оба они не способны преодолеть своё собственное волнение, он мудро напомнил:

— Сегодня Бог показывает нам горящие угли мучений, в которых Мадлен истратила свою энергию жены и матери! Мы можем представить, как нечто подлое покрыло её несчастьем. Но я думаю, что если жизнь бедняжки была сведена к подобному страданию, мы не должны мешать её сновидению последнего часа. Надо защищать покой умерших!

Произнеся эти слова, он обратился к дочери, сказав ей:

— Возвращайся домой вместе с Беатрис. Мы поговорим позже.

И обернув взор к племяннику, взволнованно прошептал:

— Что касается тебя, сын мой, то да придаст бог тебе силы!

Сюзанна посмотрела в последний раз на Мадлен, лежавшую на смертном одре, и, шатаясь, направилась к двери. Беатрис, спокойно ожидавшая её в зале, не стала скрывать своего удивления, видя искажённое лицо матери.

— Что случилось, мама? — озабоченно спросила она.

— Не пугайся, — с трудом сказала ей несчастная, — у Алкионы мать умирает… Едем домой. Отец с дедушкой ещё немного побудут здесь.