Пробило двенадцать часов, карета отъехала, а в скромной комнате Мадлен Виламиль продолжалась тягостная сцена. Жак один за другим узнавал документы, лежавшие на столе. Расплакавшись, он присел, в глубокой печали глядя на умирающую. Задыхаясь от боли, её муж стоял у погребальной постели, словно желая навсегда запомнить последние мгновения жизни умирающей. Никогда Сирил не испытывал такой горькой печали. Подчиняясь настоятельной просьбе матери, Алкиона привела Робби в комнату.

— Сирил, — сказала умирающая, — представляю тебе нашего приёмного сына… Я с любовью воспитывала его с того дня, как он родился… помолись вместе со мной за него во имя Иисуса! Никогда мы не оставим его в одиночестве!

И желая утешить мальчика, добавила:

— Ты видишь, Робби? Зачем бояться страданий мира, если у нас есть другая жизнь? Не придавай значения тем, кто насмехается над тобой, сын мой!… Всё проходит на земле! Зачем грустить, если ты будешь знать, что мы ждём тебя на небесах?

Она сделала долгую паузу, и никто не осмеливался прервать её. Через несколько мгновений, обращаясь к приёмному сыну, она с невероятным спокойствием произнесла следующие слова:

— Вот благословение твоего отца, Робби!… Попроси его также у друга, который сопровождает его[13].

И тогда произошла трогательная сцена, которая снова вызвала большое волнение. С искренним смирением мальчик послушался и поцеловал руки обоим мужчинам, ему не знакомым.

Сын Самуэля в глубоком волнении посмотрел на него. Никогда он не мог бы сказать, почему потомок рабов так сильно притягивал его внимание. Невольным жестом он с нежностью обнял его и сказал:

— Ты также будешь мне сыном!…

Прошли долгие часы, тяжёлые и печальные.

Вечером Мадлен Виламиль казалась более спокойной и просветлённой. В какой-то момент она позвала дочь и заявила:

— Прибыли также моя мать и отец Дамиан… Настал час уходить…

Алкиона вспомнила откровение накануне и преклонила колени. В молитве она просила Иисуса принять её мать в своё Царство истины и любви, смягчая её последние страдания. Умирающая выразила желание утешить свою дорогую дочь, давая любящие обещания материнской любви; но губы её остановились на этом последнем усилии. В глубоком отчаянии Сирил протянул руку, которую она сильно сжала, словно отпечатывая на ней вечный союз, и тихо впала в великий сон.

Возвышенные цвета сумерек окутывали природу, когда уходила Мадлен. Тяжкая тревога нависла над домом Сен-Марсель, где можно было слышать плач безутешного Робби.

Бодрствование над гробом прошло в присутствии многочисленных соседей, таких же бедных, как и семья Виламилей.

Сирил Давенпорт, в глубокой печали и отчаянии, принял все необходимые меры, которые требовала ситуация. Скромный дом наполнился слугами, которые предоставили Алкионе и старой Луизе немного отдыха, в котором они так нуждались. Тело было по-королевски похоронено. Присутствовавшие на похоронах, знавшие усопшую, были удивлены такой щедростью.

Супруг Мадлен Виламиль не мог бы объяснить, как он себя чувствует. Тысячи мыслей роились в его горячечной голове. Ему хотелось побыстрее узнать всё, что могла рассказать ему Сюзанна, чтобы оценить природу её преступления и беспощадно наказать. Он пытался вспомнить уроки домашнего культа в отношении доверия к Иисусу Христу и о прощении, но евангелические наставления казались ему сейчас далёкими от действительности. Мысль о возмездии за обиженную и жертвенную жену доминировала в его душе. Он постарается узнать весь масштаб преступления, которое привело его спутницу к такой неумолимой ситуации, и строго накажет её палачей. Он хотел сблизиться с воспоминаниями своей дочери, сев рядом с Алкионой со всей поэзией своего отцовского сердца; но сначала нужно было решить проблему со своей преданной женой. Как только совесть его успокоится, он займётся воспитанием Алкионы в должном для неё ранге. Он очень ценил её нравственные качества, величие её чувств. Сколько же она должна была страдать, прежде чем стать простой уличной певицей, каковой он впервые увидел её?! Он не умел ещё поверять Иисусу неизлечимые ситуации в этом мире, он желал удовлетворить своё затронутое самолюбие. По его мнению, прежде всего надо было восстановить её честь. Осаждаемый мрачными мыслями, он провёл ночь без сна, с воспалённым зловещими мыслями разумом. Что делала Мадлен все эти годы в Испании? Кто организовал подлог с её кончиной? Как она переживала такую ужасную разлуку? Предположения без ответа роились у него в голове. После визита на кладбище Невинных, на следующее утро он узнал, что открыть могилу в той же зоне, где похоронены заболевшие оспой в 1663 году, невозможно. И хоть он не мог удовлетворить своё желание похоронить свою любимую усопшую рядом с останками испанского гранда, он приказал, чтобы похороны прошли со всеми почестями. Алкиона со смирением почитала малейшие его желания. Отец Аманс очень внимательно заботился обо всех деталях похорон, не скрывая своего удивления настроением Давенпорта.

Вечером большая карета остановилась перед резиденцией в Ситэ, откуда вышли Жак и Сирил в сопровождении Робби и Алкионы. В старинном домике Сен-Марселя осталась лишь старая служанка, ожидая окончательного решения своего положения.

Сирил, несмотря на сильную тревогу, охватившую его, занялся распоряжениями слугам. Сюзанна встретила его с изменившимся лицом, подавленная, она, казалось, внезапно сильно постарела.

— У нас мало времени, — сказал он злобным тоном, — мы хотим выслушать тебя в зале для чтения. Где Беатрис?

— Сжалься! — в отчаянии воскликнула она, — избавь меня от стыда предстать преступницей перед дочерью!

— Не могу, — неумолимо ответил Сирил, — я не знаю, какие меры мне придётся предпринять, чтобы смягчить свою совесть, и не хочу, чтобы позже Беатрис несправедливо судила меня.

Побледнев, Сюзанна послушалась. По просьбе Алкионы старый слуга отвёл Робби спать.

В этот момент в сильном смущении дочь Мадлен оказалась рядом с Давенпортом, чтобы выслушать печальные откровения. Когда все расселись, Сирил обратился к Беатрис со следующими словами:

— Дочь моя, вчера мы узнали, что Алкиона является не твоей гувернанткой, а твоей старшей сестрой. Умирающая, которой мы нанесли визит, и которая сегодня днём была похоронена, была моей первой женой — Мадлен Виламиль! Я не мог знать о той жестокой драме, которая образовалась на моём пути, но твоя мать должна ясно помнить прошлое, и сейчас изложит нам кое-какие факты, которые позволят нам понять, что же произошло.

Юная Давенпорт стала мертвенно-бледной. Она никогда бы не могла представить себе, что за домашним счастьем стоят тайные тревоги, как те, что появились в этот незабываемый час.

Сюзанна сидела в углу комнаты как обвиняемая, съедаемая тревогой, не зная, как начать исповедь своего преступления.

Отмеченный своим долгим жизненным опытом, старый Жак смотрел на дочь с болью и стыдом. Глаза Сирила горели ярким тревожным огнём. Алкиона