больше не мог продолжать. С твоего отъезда я не мог найти себе покоя. Я просил Бога вдохновить меня на лучшее решение, я страстно молил небо придать мне необходимых сил, пока идея отречения от своих обязательств священника не взяла надо мной верх.

В глубине души дочь Сирила была глубоко взволнована невольной исповедью его слабости, но уверенная, что духовный долг должен быть выполнен до конца, она собрала все свои силы, чтобы сказать ему:

— Ты просил, но ты не молился. Как ты мог чувствовать поддержку в том, чтобы забыть свои обязательства, не принимая в расчёт вопрос своих собственных интересов? Это ли христианское смирение? Не думаю. Ты заявляешь, что молил вдохновения у неба и решил проблему, отдалившись от своих обязательств; но я ни в коей мере не могу допустить, что Бог освобождает нас от труда, который нам надлежит выполнить; скорее, именно мы отвечаем на призыв своей низшей природы и оставляем божественное служение, таким образом нанося себе вред.

— Я знал, Алкиона, — скромно сказал он, — что моё неожиданное отношение очень не понравится твоему сердцу, полному доброты. Тем не менее, то, что произошло, человечно, и я прошу тебя простить меня во имя всего доброго, что я ощущаю к тебе. Забудь об этой ошибке, скажи, что понимаешь меня, и я буду счастлив!

По ласковому тону, который использовал Кленеген, девушка поняла, что он желает возобновить их былые любовные связи. Она ощутила искреннее желание нежно взять его руки в свои, ответив его чаяниям, осознавая, как ей не хватало его, теперь свободного. И видя его в этом любящем состоянии, она вспомнила о молодых своего возраста, которые прогуливались по Парижу, выставляя напоказ своих избранников. Сколько раз она сопровождала Сюзанну в некоторых публичных церемониях, и сколько раз она вспоминала о нём, созерцая счастливые пары, прогуливавшиеся на площадях и в садах? И она ощущала тогда в сердце великий холод. Даже Беатрис, в свои пятнадцать лет, начинала принимать внимательные ухаживания своего будущего жениха. Дочь Мадлен долго смотрела на молодого человека, и ей захотелось уступить своему первому порыву, но сознание говорило, что она должна сопротивляться, что необходимо ставить волю Божью выше всех случайностей мирских, и что она ещё не выполнила все свои дочерние долги, чтобы позволить себе думать о собственном счастье.

Чувствительная к скромному о покаянному отношению своего возлюбленного, она сказала ему:

— Не думай, что я могу судить тебя в чём бы то ни было. Мне просто очень жаль того, что произошло, поскольку для меня нормально желать, чтобы ты оставался верным Иисусу до конца.

Искренне смущённый, бывший священник не знал, как связать её замечания со своими планами. Но мадам Виламиль пришла к нему на помощь, сказав:

— Дочь моя, Шарль даёт нас возможность вернуться в Испанию.

— Да, — продолжил молодой человек, — теперь, когда я свободен, я могу по-новому организовать свою жизнь, но ничего не хочу делать, не выслушав тебя. Как только мы увиделись, я понял, что Бог не мог бы предназначить мне другое женское сердце, кроме твоего. Поэтому я беру твою мать в свидетели всей той любви, которую питаю к тебе, и должен сознаться, что приехал в Париж за тобой. Я уверен, что ты веришь моей преданности тебе, и что мы соединимся навсегда, вечно счастливые в благословениях Божьих.

Девушка в печали посмотрела на него и, словно ощущая самый трудный час всей своей жизни, стала молить Иисуса дать ей вдохновения, а затем пробормотала:

— Это невозможно!…

При этих словах Кленеген побледнел. По взгляду своей любимой он понял, что это решение шло не от её сердца.

— Почему? — нетерпеливо спросил он, — что могло бы помешать нашему счастью на земле? Может, я так тебе противен? Со дня твоего отъезда я жил как безумец. Твоё отсутствие и тревога стали покрывать сединой мои волосы. Вернёмся в Кастилью, Алкиона! Мы возьмём с собой твою дорогую матушку, чтобы дать ей спокойную и счастливую жизнь!…

Подобные слова откликались в душе девушки нежной гармонией недоступного счастья. Она посмотрела на мать, которая, казалось, с тревогой ждала её решения, но сразу же вспомнила об обители на Ситэ, где её не менее больной отец переживал тайные боли. Она вспомнила о евангельских собраниях, где Сирил Давенпорт слушал уроки Иисуса и её объяснения, словно получая нежные послания с небес; она задумалась о преображении Сюзанны, об изменениях Беатрис, о нежной любви к старому Жаку. Её сердце сжималось. Она долго смотрела на него и затем неспешным голосом пояснила:

— Я не могу, Шарль! Счастье основывается на исполненном долге. Я ещё не закончила своей дочерней задачи, как же ты хочешь, чтобы я взяла на себя новые обязательства?!…

И пока она говорила всё это сквозь слёзы, воспитанник Дамиана, далёкий от понимания всех тревог и жертвенности этой героической души, принял её слова насчёт выполненного долга за обвинения в его отречении от призвания священника и тоном упрёка сказал ей:

— Ты хочешь сказать, что я ещё не закончил свои задачи духовенства, и уже хочу связать себя новыми обязательствами?

Раздосадованная тем, что её не поняли, Алкиона мысленно вновь увидела лицо отца Дамиана, вспомнила о его откровенности, которая иногда могла казаться горькой, и поняла, что ей понадобится много сил, чтобы достойно оборониться в этот момент. Обретя внутреннее спокойствие в мощной вере в Иисуса, она с большой добротой объяснила ему:

— Бесспорно, ты не закончил начатое служение; но видишь ли, Шарль, подобные обстоятельства — это уже дело моего понимания. Мы теперь словно два существа, за которыми сохранено наследие бессмертного счастья, при условии выполнения определённых задач. К сожалению, ты не смог придти к выполнению своих задач. Каждый раз, когда мы бежим от священных намерений Бога, мы вынуждены блуждать в лабиринте нерешительности и горечи. Разве ты не будешь страдать, если оторвёшь меня от долга, который Отец мне предназначил? Или ты считаешь, что любовь — это настолько хрупкая вещь, что её можно разрушить в любой момент, как только мы не удовлетворим сиюминутный чувственный каприз? Куда же ты помещаешь божественный союз душ? Наша концепция должна идти дальше галлюцинаторных впечатлений чувств.

Племянник Дамиана и больная слушали её в глубоком восхищении. Алкиона была словно преображена чрезвычайной бледностью, казалось, она пила слова из источника, чуждого материальной сфере. Слыша столько упоминаний об обязанностях, священник предположил, что его духовные обязательства не выходят за узкий семейный круг местечка Сен-Марсель и робко возразил:

— Я склоняюсь перед твоими призывами, но ты можешь верить, что я оставил сутану не