Как она примет его? Он знал чистоту её принципов и красоту её христианского характера. Он подозревал, что она не одобрит его решения, внимательный к её вере. Он сделает всё возможное, чтобы выказать ей свою огромную любовь, сумеет убедить её в своих чувствах к ней, тем более что она уже не могла рассчитывать на отцовскую помощь Дамиана, которого смерть вырвала из жизни. К тому же, из вестей, часто получаемых им в Старой Кастильи, он знал, что у неё теперь серьёзные материальные трудности ввиду неизлечимой болезни её матери. Возможно, мирские мучения привели бы её к изменению своего мнения в отношении спокойной и приятной жизни. Он предложил бы ей свою руку защитника, они вернулись бы в Испанию, где он собирался продолжить свою жизнь, будь то в Авиле или в Валладолиде, где он займётся торговлей. Опьянённый надеждами, в восторженном расположении духа, Кленеген строил чудесные планы. Они создали бы счастливую семью, Мадлен Виламиль была бы ему второй матерью, они предусмотрели бы образование Робби, и у них были бы любимые дети. Она не могла бы отказаться, если действительно желала их счастья перед Богом и перед людьми.

Несомый этими возвышенными проектами, он ждал, что кто-нибудь откроет ему двери. С трепещущим сердцем он увидел, как через несколько мгновений на пороге появился Робби, и с любовью обнял его. С большой радостью его встретила в доме дочь дона Игнация, хоть и была очень удивлена его решением отказаться от карьеры священника.

Обменявшись идеями и впечатлениями о жизни в Кастильи и о болезни, унесшей Дамиана, бывший священник воспользовался несколькими более интимными замечаниями, чтобы признаться:

— Как вы можете видеть, донья Мадлен, я не смогу забыть Алкиону, и знаю, что ваше сердце любящей матери понимает меня и поддерживает мои намерения. Я здесь, чтобы отвезти вас домой, если вы того пожелаете. Не хотели бы вы, мадам, вернуться Кастилью, чтобы снова пережить там более счастливые времена?

Слова были произнесены с такой любовью, что вызвали у мадам Виламиль слёзы признательности, выступившие у неё на глазах.

— Я не знаю, простит ли меня Алкиона, что я действую против её точки зрения, но что касается меня, я думаю, что делаю всё, не теряя достоинства. Я был логичен, искренен и последователен, уж поверьте. Зачем продолжать, если нет необходимого призвания? С тех пор, как вы оставили Авилу, я напрасно искал отдых моему измученному разуму. Желание создать семью стало для меня постоянной навязчивой идеей. Иногда, когда я поднимал святую облатку, я пугался от предложений природы. Пока отец Дамиан увещевал меня в своих письмах продолжать, я чувствовал поддержку в своих молчаливых сражениях; но затем я понял, что бесполезно сражаться против невозможного.

Бедная больная с необъяснимой печалью слушала его исповедь, а он, видя, что её материнское сердце затрудняется что-либо ответить, продолжил:

— Если возможно, помогите мне, прошу вас. Кто знает, может, вы снова обретёте здоровье, вернувшись со мной в Испанию? Если хотите, мы сможем жить в окрестностях Авилы, где займёмся небольшой фермой, как та, где вы прожили долгие годы, и которая живёт в моих воспоминаниях!…

Он говорил, как любящий сын, вкладывая в голос и взгляд всю нежность своего сердца. После коротких раздумий мадам Виламиль печально сказала ему:

— Я очень благодарна тебе за память обо мне! Ах, если бы Бог позволил мне вернуться под небо Испании, чтобы там дождаться смерти! Знаешь ли ты, что пейзаж Гвадаррамы никогда не оставлял моих мыслей…

И вытерев слёзы, вызванные этими горькими воспоминаниями, она сказала ему:

— Это город, кажется, отмечен самыми ужасными часам моей жизни. Здесь, в Париже, в своей юности я познала самую большую бедность, я переносила иронию и жестокость неблагодарных людей, здесь я потеряла своих родителей, здесь в последний раз обняла своего мужа! И здесь же меня настиг паралич, я увидела смерть отца Дамиана почти в полной нищете!… Со дня моего прибытия сюда я не могла покинуть постель, чтобы посетить могилу моих дорогих родителей. Не знаю, может, я буду приговорена к тому, чтобы здесь же испустить свой последний вздох. Что касается меня, я искренне хочу вернуться в Испанию; но я должны выслушать Алкиону, которая всегда была мне истинным ангелом-хранителем в самые трудные моменты нужды и страданий. Как мать, я не чувствую себя готовой к тому, чтобы склонить её к замужеству. Моя дочь, прежде всего, была мне бесценной советчицей. И было бы несправедливо заставлять её принимать мои идеи. Но можете поверить, что если будет её согласие, я получу его с большим удовлетворением. Я вернулась во Францию с намерением найти средства, необходимые на поездку в Америку, но когда отец Дамиан стал выказывать первые симптомы своей болезни, я потеряла всякую надежду!

Кленеген был настроен более оптимистично. Он чувствовал себя более уверенным во мнении матери Алкионы. Искренняя исповедь Мадлен поощряла его в своих притязаниях. Крайне подавленная бедная женщина вдохновляла его любовь и нежность. Как и со своей матерью, дочь дона Игнация видела, как зло постепенно обустраивалось в доме. Теперь её ночи были населены повторяющимися печалями и болью. К тому же, её ноги, которые должны были выдерживать одно и то же положение, опухли, и она чувствовала себя узницей многих других тревожных симптомов. Напрасно Алкиона и Луиза готовили отвары и втирали их во время изнуряющих бессонных ночей, мадам Виламиль становилось всё хуже. Вот почему замечания Шарля так сильно отдавались в её бедном сердце.

— Отлично, — с восторгом сказал ей племянник Дамиана, — Бог позволит, чтобы рядом со мной вы обрели заслуженный покой.

— Как решит Алкиона, — смиренно добавила больная. — Пока не выскажется моя дочь, я не могу сказать ничего окончательно.

Дружеский разговор продолжался, и Кленеген ждал прихода Алкионы, которая обычно вечером возвращалась домой.

Едва зажглись на небе первые звёзды, как дочь Сирила вернулась со своей ежедневной работы.

Удивление её чувствительной души было слишком сильным! Увидев его, она побледнела. В тягостном смущении она робко поздоровалась с молодым человеком. В этот момент воспитанник Дамиана, противостоя ей моральному превосходству, почувствовал себя вынужденным объяснить своё присутствие. Сначала девушка думала, что он приехал в Париж намерением посетить могилу своего усопшего дяди, чтобы отдать ему последнюю дань уважения, и поэтому получил специальное разрешение осуществить долгую поездку без сутаны. Но за несколько минут откровенного разговора Шарль поставил её в курс его истинных намерений. В потрясении Алкиона спросила:

— Как ты мог совершить подобное отречение?

Молодой человек, слегка сконфуженный, постарался объяснить:

— Я думал, так будет лучше… Я так