Земное существование — это ученичество, которое мы медленно потребляем для достижения полноценности Учителя. Даже на уровне материальности мы можем наблюдать это требование закона. Детство, юность и старость в своих преходящих аспектах не могут представлять жизнь. Это фазы борьбы, демонстрация святой возможности, дарованной нам Богом, чтобы мы изгнали грубость чувств из наружного слоя несовершенств. Очень часто говорят, что старость — это гроб мёртвых фантазий, но это верно лишь для тех, кто не смог или не захотел «умирать» с Христом, чтобы достичь вечного источника славной жизни. Те, кто воспользовались божественной возможностью, чтобы питать напрасные иллюзии, находят лишь призраки своих капризных обманов. Но существо, идущее вперёд с глазами, устремлёнными в глаза Иисуса в мельчайших деталях своей задачи, конечно же, узнало секрет жизни, торжествующей над всеми враждебными обстоятельствами. Иисус живёт в своих деяниях, словах и мыслях. Его сердце в бедности или изобилии является цветком света, открытого солнцу вечной жизни!

Все слушали её с живейшим интересом. Изложение Алкионы затрагивало самые глубинные фибры их душ. Когда дочь Мадлен сделала долгую паузу, Сирил Давенпорт воспользовался ею, чтобы подчеркнуть:

— Теперь да, я вижу практический смысл в понимании евангельского сокровища. Толкуемое таким образом, оно даёт понять духовные ценности. Чем больше мы будем углубляться в размышления, в усилия и добрую волю, тем больше богатых рудных жил появятся перед нашими глазами.

Алкиона, довольная, улыбнулась. Среди присутствующих никто не мог бы понять степень её радости, поскольку на самом деле от отцовской исповеди она переполнялась внутренним счастьем.

— Вы действительно правильно сравнили, — сказала она. — Слова Учителя полны чудесных призывов, божественной помощи, небесных посланий. Нам достаточно постараться услышать его голос и принять его дары.

Жак оставался в глубоком изумлении.

— Знаете, — сказал он, — ваше религиозное воспитание очень отличается от того, которое мы до сих пор знали. Я подхожу к концу существования, посвящённого воспитанию, и, несмотря на свою страсть к древним авторам, я никогда не мог выйти за рамки своего времени, ограничившего служение вере актам обожания. Я никогда не понимал церковь как мастерскую активного труда, и домашний культ Евангелия как школу подготовки к земным усилиям. Однако, с помощью ваших комментариев, я чувствую, что существуют методы толкования, не известные мне, и могу сказать, что, после того, что я смог услышать от вашего юного ума, эти процессы ученичества кажутся мне привлекательными. Я хотел бы знать, насколько это распространено в школах и семьях Испании.

Девушка улыбнулась и объяснила:

— Этот свет, мсье Жак, я получила от моего опекуна во время наших семейных собраний в Авиле; но должна прибавить, что это направление не является общим для родины моей матери, в основном, это распространено в Старой Кастильи, где отца Дамиана дважды преследовала Святая Инквизиция после того, как он хотел привлечь внимание народа к этой системе обучения и толкования.

— Какой ужас! — воскликнул Сирил, сделав красноречивый жест, — невероятно, чтобы Церковь могла поддерживать подобную организацию.

— Мы не можем обвинять Церковь, — с чувством уточнила Алкиона, — христианство никогда бы не разрешило подобные организации. Этим мы обязаны дурным священникам, чьи сердца не могут ещё понимать высшего величия Христа.

Старый воспитатель, искренне впечатлённый услышанными словами, спросил:

— Где я мог бы увидеться с отцом Дамианом?

Алкиона грустно улыбнулась и ответила:

— Наш старый друг на своём смертном ложе в приходе Сен-Жак. Почти ежедневно, по вечерам, он делится со мной своими последними мыслями. Несмотря на борьбу, которую вот уже многие месяцы он ведёт со своей ужасной болезнью, дни его сочтены. С его кончиной я потеряю в этом мире своего второго отца.

Эта новость зловеще прозвучала в зале. Видя, какой печалью омрачилось лицо Алкионы, все почтительно умолкли. И тогда девушка напомнила:

— А теперь возблагодарим Бога за помощь, которую он послал нам через своё вдохновение. Чаще всего мы уверены, что именно своим собственным усилиям мы обязаны своему материальному хлебу насущному, но с духовной пищей это не так. Она идёт к нам всегда от Бога, от его отцовского сердца, предлагающего нам свои неистощимые ресурсы. На земле у нас есть закон потребностей, но у Господа есть закон обеспечения. Поблагодарим его святое милосердие и будем применять полученные нами дары, и тогда в наших душах появятся новые элементы от их неистощимых источников мудрости и изобилия.

Закончив семейное собрание молитвой признательности, Алкиона удалилась, оставляя семью Давенпортов под сильным впечатлением.

Она казалась глубоко вдохновлённой, когда говорила, что Дамиан стоит у ворот смерти. Придя домой в местечке Сен-Марсель, она обнаружила тревожное известие. Дома оказался гонец, который сообщил семейству Виламилей, что старый священник умирает. Частые ночные кровохарканья забрали последние силы старика. Несмотря на тягостную атрофию своих ног, Мадлен попросила дочь отвезти её к его изголовью в более простой карете, чтобы увидеть преданного друга в последний раз. Встревоженная дочь немедленно выполнила её просьб, и через несколько минут, с наступлением ночи, медленная карета уже выходила из местечка Сен-Марсель в направлении к резиденции отца Аманса. Алкиона попросила кучера вести карету с большой осторожностью. Прибыв к месту назначения, Мадлен Виламиль с большим трудом, но всё же смогла выйти из кареты. Двое мужчин принесли кресло, чтобы отвезти больную в комнату умирающего. С бесконечной любовью Алкиона помогала переноске своей матери.

При их прибытии умирающий немного вышел из оцепенения.

Робби с сестрой почтительно подошли к нему и получили благословение, а мадам Виламиль попросила, чтобы её кресло пододвинули к изголовью старика. Она взяла его правую, очень бледную руку и приветствовала его жестом братского утешения.

Глубоко проницательные и ясные глаза Дамиана светились, но его уже коченеющее тело выдавало тягостную агонию…

— Ну что, отец?… — в печали спросила она.

Он посмотрел на неё нежным взглядом и почти шёпотом ответил:

— Неизлечимая болезнь, Мадлен, это благословенный очиститель наших несовершенств. Что было бы с моей душой, если бы боль в груди не помогала мне удалять дурные мысли? Скольким я обязан своему одиночеству и страданиям? Господь, давший мне их, знает их бесценное значение. Я, не плакавший уже долгое время, снова обрёл благо слёз… Я так часто преподавал на кафедре, но постель приберегла мне более ценные уроки, чем книги.

Дочь дона Игнация хотела ответить, выказать свою бесконечную признательность, сказать ему, сколько она молила Бога исцелить его, но в тревоге она не находила слов, чтобы выразить своё отчаяние. Она тем более не могла сдерживать слёзы, которые в изобилии текли по её лицу.

После долгой паузы умирающий продолжил:

— Это дружественное и спокойное ложе принесло мне воспоминания о всех радостях и болях,