Шрифт:
Закладка:
В Париже, после отъезда Сюзанны в Блуа, ситуация оставалась ещё более грустной и крайне странной для Мадлен, которая была не в состоянии оценить размах проявившейся драмы.
Её здоровье улучшилось, однако, как и предвидел отец Бурже, её ноги оставались неподвижными, почти разбитыми параличом. Когда она лежала, боли исчезали; но стоило ей попробовать пошевелиться или встать и пройтись, появлялись странные ощущения, вынуждавшие её садиться. Её кузен, тем не менее, был полон преданности и внимания. Как только Сюзанна вернулась к себе домой, он занялся их переездом в Версаль, с согласия больной, которая также хотела жить в другом окружении, считая, что это как-то смягчит её проблемы со здоровьем. Племянник дона Игнация также сообщил самым близким друзьям Виламилей — как, например, семьи Колетты и Сесилии — о кончине старого дворянина и его дочери, добавив указания местоположения их могил на кладбище Невинных. Он сделал то же самое в отношении соседей, таким образом, оставив послания бывшим слугам, в случае, если они смогут избежать смерти на улице дю Фур.
Приняв все меры, ночью они выехали в Версаль, пользуясь смятением, царившем ещё в хаотическом квартале, как следствием разрушительной эпидемии. На рассвете, прекрасным утром, Антеро с больной девушкой прибыл в городок, в котором королевский двор устроил себе резиденцию, и устроились в комфортабельном домике в окрестностях.
Надо было найти служанку доверия. Один друг указал ему на молодую кастильскую сироту по имени Долорес, потерявшую свою мать, единственного близкого человека, оставшегося у неё в жизни, которая стала одной из многочисленных жертв Венсана. Бедное существо полумёртвой подобрали на дороге Эврэ, когда она пыталась бежать от парижского бедствия. Она почти поправилась и могла оказывать многочисленные услуги. Племянник дона Игнация отправился искать её. В самом деле, это была девушка двадцати лет, почти негритянка, отец которой был в прошлом рабом. Она стала преданной спутницей Мадлен, принявшей её с распростёртыми объятиями, с облегчением и восторгом.
Под ударами испытаний жена Сирила не могла скрыть, как странно было для неё не иметь никаких известий от наставника из Блуа. Она написала ему два длинных письма, но даже не могла подумать, что оба они были сожжены её кузеном, вызвавшемся отправить их, хоть и опасалась чего-то.
Через какое-то время, при усердной помощи Долорес, которая проявляла себя преданной и верной сестрой при любых обстоятельствах, Мадлен родила маленькую дочку. Это событие наполнило дом радостью, и Мадлен с бесконечной любовью держала новорожденную при себе. Она назвала её Алкионой и передала своему кузену для отправки длинное письмо Жаку, но Антеро сразу же превратил письмо в пепел. Он уже беспокоился о задержке письма из Блуа, в котором бы говорилось о якобы исчезновении Сирила.
Ровно через месяц после рождения дочки из Версаля пришло длинное послание от Сюзанны и Жака, в котором говорилось о кончине Сирила Давенпорта. В письме они выражали свою глубокую скорбь, желая утешить вдову в её огромном горе. Девушка также сообщала, что они решили вернуться в Ирландию, где её отец желал бы присоединиться к родственникам, которые у него ещё остались, чтобы там дожидаться своих последних дней. Она обещала скоро написать ей, чтобы дать более подробную информацию об их новом положении.
Антеро, делая вид, что взволнован, прочёл письмо бедной девушке, которая уже не хотела жить, так огромно было её несчастье. Почти парализованная, Мадлен Виламиль расплакалась перед своим кузеном и Долорес, которые напрасно старались утешить её.
Она чувствовала себя одинокой и растерянной. Сирил был последней её надеждой на земле. С растревоженным сердцем она вспомнила о своём детстве, первой юности, полной материнской любви, затем о нищем из Гренады, который предсказывал ей разочарования и мучения в будущем. Она была больна, без любви своей жизни, она чувствовала себя самой несчастной из существ. Напрасно новая служанка окружала её своими заботами.
Вечером к ней подошёл Антеро и с нежностью стал говорить:
— Мадлен, не всё ещё потеряно.
— У меня больше ничего не осталось, — всхлипывая, прошептала она. — я мужественно боролась против бедствия, но сейчас…
Её кузен сел рядом с ней и сказал:
— Ты молода, и Бог не отберёт у тебя здоровья, чтобы завоевать счастье, которое кажется разрушенным. В любых обстоятельствах ты можешь рассчитывать на меня. Я тоже мужчина, и у меня достаточно сил, чтобы победить в самых трудных сражениях.
Его кузина взглянула на него сквозь пелену слёз, чтобы проверить разницу выражения этих слов в сравнении с ценными воспоминаниями о муже. Сирил также говорил ей эти слова в самые грустные часы, но его жесты и даже звук голоса были действительно другими. В одно мгновение она поняла, куда Антеро клонит, признав, что она могла бы уважать его как брата; но никогда она не сможет считать его своим мужем.
— Я не сомневаюсь в твоей дружбе, — с большой деликатностью сказала так называемая вдова, — но кончина Сирила оставляет меня в печали навечно.
— Но у тебя есть дочь, она требует твоего внимания и забот, — с лёгкой ревностью напомнил он ей, взывая к её материнским чувствам.
Мадлен взяла Алкиону на руки, словно ища последний аргумент своей привязанности к миру, а молодой человек тем временем продолжал:
— Не поддавайся унынию преходящих причин. Каждый день небо вновь заливается светом, и радость всегда возвращается. После тягостных моментов привыкания к новому вернётся счастье. Я думал о многочисленных трудностях, которые поразили нас во Франции, и также хочу изменить жизнь. Тебе стоит лишь сказать слово, и я увезу тебя, куда захочешь. Не хочешь ли вернуться в нашу любимую Испанию? Если ты желаешь, мы поедем в Гренаду, будем вспоминать там наше счастливое беззаботное детство. Мы снова увидим небо нашей родины, а Алкиона вырастет в окружении нашей любви.
При этих трогательных словах Мадлен хотела было сказать ему, как бы она хотела поехать в Блуа и преклонить колени перед Жаком, молить его не покидать её с ребёнком. Она бы попросила отвезти её в Ирландию,
