молодых и более нуждающихся в его помощи братьях и сёстрах. Это было преступлением — удерживать его у матери, полной любви, которого она нянчила на своих руках задолго до того, как он предложил ей мою любовь. Кстати, он всё сделал, чтобы я сопровождала его в этом путешествии, и ты не знаешь, что болезнь моей матери заставила меня остаться в Париже, к моему великому сожалению. Сирил никогда не упрекал меня за это, и я также не могу упрекнуть его в благородном порыве помочь своим близким.

Признавая, что оружие его досады бесполезно, Антеро попробовал другие аргументы, в некотором оживлении пробормотав:

— В конце концов, я думаю, что тебе надо быть очень осторожной и более разумной…

— Я не могу уступить в том, что, на мой взгляд, является священным долгом.

— Не привязывайся к нездоровым воспоминаниям. Ты молода, а я могу сделать тебя счастливой. Я всю жизнь трудился, чтобы осуществить идеал нашего союза. Я мечтаю о счастливом семейном очаге, о радостном будущем.

— И ты не должен терять надежду на счастливое будущее — но тебе надо переформулировать цель своих чаяний. Моё супружеское испытание закончилось; твоё же ещё не начиналось. Испания полна благородными девушками, и будет не так уж трудно найти тебе преданную подругу, достойную тебя. По правде, мы никогда не смогли бы соединиться священными узами брака, но я буду тебе признательной сестрой до тех пор, пока я не перестану дышать. Я знаю, скольким тебе пришлось пожертвовать ради меня, и я целую твои руки в знак признательности. И даже если я не обладаю ничем, что могло бы выказать тебе мою искреннюю благодарность, я буду счастлива в любой момент предложить тебе мои тёплые материнские чувства детям твоей супруги. Бог поможет тебе, дав счастье встречи с девушкой, полной чувств, и привлекательной твоему сердцу.

Эти слова, произнесённые любящим тоном и пронизывающей искренностью, обезоружили молодого человека, которым завладели противоречивые мысли.

— Ещё вчера, Мадлен, — словно продолжая настаивать, сказал он, — я купил комфортабельный дом рядом с церковью Сен-Тома, чтобы устроить тебя с Долорес и Алкионой там.

— Благодарю тебя, Антеро, но истина в том, что я не собираюсь уезжать отсюда. Иисус позволит мне однажды вознаградить твою щедрость, и признаю, что не могу навязывать тебе новые расходы. Мы здесь занимаемся растениями, а небольшие доходы от огорода окупают наши скромные потребности. Как ты теперь видишь, самое время тебе заняться своим будущим.

Так он понял, что кузина предпочитает отказаться от любого другого комфорта, чтобы освободиться от его ухаживаний. Он ощутил глубокую досаду. Нежность превратилась в яростный гнев. В глубине души он ощущал дьявольское удовольствие при воспоминании пакта, подписанного с Сюзанной. Он относил сопротивление Мадлен на счёт её женской гордости, что лишь усиливало его преступные намерения преследования и обладания.

Он подошёл ближе и в ярости стал упорствовать:

— Пусть ты приводишь мне свои причины, защищаешь ирландского самозванца, хочешь, чтобы я искал своё супружеское счастье в другом месте, я не уступлю. Дай мне приблизиться к твоему сердцу, я придам ему жизни. Мы молоды, будущее в наших руках.

И видя более значительный жест, бедная женщина отступила назад, призывая его взять себя в руки:

— Это невозможно, и я хотела бы, чтобы ты сохранял дистанцию. А если воспоминание о моём муже не останавливают тебя, помни, что меж нами встаёт тень моей матери.

Воспоминание о донье Маргарите произвело немедленный эффект на Антеро, он побледнел и отступил, словно подчиняясь распоряжению невидимого мира.

Успокоившись, дочь дона Игнация воспользовалась этим, чтобы сказать ему:

— Я признаю, что наши предки имели много недостатков, но не припоминаю, чтобы кто-нибудь из Виламилей мог злоупотреблять доверием сестры-вдовы и калеки.

При этих словах, произнесённых резким тоном, молодой человек покраснел и вышел из комнаты, всё же заметив:

— Рано или поздно ты изменишь своё мнение.

С этого вечера он больше не упоминал о своих дурных намерениях и, хоть и ждал часа капитуляции, которую продиктуют экстремальные условия жизни, скорее нищенские, чем печальные, он, казалось, полностью утратил интерес к теме. Он теперь проводил в Авиле не более недели, раз в три месяца. Теперь, оказавшись перед сопротивлением Мадлен, он ясно выказывал свою братскую холодность. К тому же, голову ему кружили мадридские удовольствия. Дурные компании портили его характер. Он тратил много денег, но начинал спрашивать себя, куда заведёт его эта жизнь.

*

Прошло три года. Мадлен Виламиль героически боролась с бедностью участка земли Старой Кастильи, что требовало много усилий и жертв, и регулярный уход за участком земли мог привести к своей цели. Долорес каждое утро возвращалась с овощного рынка с несколькими мелкими монетами, но даже этого им хватало на домашние нужды. Хозяйка дома всё распределяла, благодаря Бога, и жизнь продолжалась. Долгое отсутствие кузена, к их великому облегчению, было поистине передышкой. С той незабываемой ночи он, казалось, теперь смотрел на неё с какой-то злобой. Каждый раз, когда он приходил, он вновь предлагал переехать в город и жить с ним. Но она предпочитала, чтобы её дочь росла без роскоши. Этот худосочный участок земли должен был стать её первой школой. Позже, может быть, она попросит сестёр-кармелиток заняться её интеллектуальным развитием; но как мать, она была готова делать всё, чтобы Алкиона как можно раньше привыкала к труду.

Так проходило время, когда по Авиле поползли странные слухи о ситуации Антеро в Мадриде. Говорили, что братья Изаза были выданы Святой Инквизиции за похищение свободных детей в колониях Америки и Африки, и что их партнёр вместе с преступниками ответит за свои мерзкие поступки. В один из его регулярных визитов в сельское имение Мадлен сообщила ему об этих слухах, но Антеро лишь усмехался, слушая её, говоря, что всё это натуральные бредни, плод ревности или злобы.

Но чем быстрее пролетали месяцы, тем упорнее становились слухи.

Мадлен была встревожена. Затем настал день, когда она захотела, узнать всю правду, и спросила Жака-де-Дье, что он знает и думает по этому поводу.

— Aх, мадам, — доверительным тоном ответил ей воздыхатель Долорес, — семейство Эстигаррибия — это могущественные люди, которые не терпят конкуренции в торговле рабами. Недавно в Сеговии они заказали убийство двух отважных мореплавателей. В Валладолиде была группа крепких мужчин, у которых были дела подобного типа, и однажды Святая Инквизиция конфисковала у них всё имущество без какого-либо явного мотива и заточила их в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. Дон Диего и дон Альфонс пользуются авторитетом у духовенства. Они говорят, что дают инквизиторам часть приобретённого наследия, тем