комнаты. Напуганная Мадлен хотела сохранить спокойствие и не тревожить тех, кто отдыхал от утомительных бдений. Но утром она позвала домашних и дона Игнация, чтобы объявить об ухудшении положения. После их последнего разговора донья Маргарита впала в кому. Всех их ожидали тягостные перспективы. Антеро держал руки умирающей, дон Игнаций отправился за священником, который провёл над ней соборование. Наставник из Блуа присутствовал в её смертный час и старался утешить по мере возможного каждого из членов семьи.

Пополудни, без единого слова, донья Маргарита с великим спокойствием отдала Богу душу. Жена Сирила не смогла бы определить силу своей боли, но поддерживаемая верой, она убрала труп своей матери цветами и прочла страстные и тягостные молитвы.

На следующий день Жак был на похоронах и после траурных церемоний настоял на том, чтобы Мадлен проводила его в Блуа, чтобы там могла несколько дней отдохнуть. Но видя крайнюю подавленность отца, девушка вынуждена была отказаться от такого предложения, представив свои деликатные извинения. Дон Игнаций и в самом деле был глубоко подавлен. И было бы неразумным оставлять его в Париже в таком состоянии. Тогда дядя Сирила пригласил в Блуа и его. Они отправятся туда все вместе и через несколько дней отдыха в старом парке вернутся в столицу, чтобы вновь заняться обычными делами. Внутренне Мадлен хотела бы принять это щедрое предложение, но дон Игнаций был против. Он оправдывал отказ тем, что было бы очень трудно смягчить горечь утраты, если бы он уезжал с обязательством вернуться через несколько дней. По его мнению, он должен был противостоять этой жестокой реальности и преодолевать её до конца, поскольку говорил, что после возвращения Сирила он собирается уехать в Гренаду и ждать своей смерти. Потому что вдовство никогда не позволит ему быть счастливым в далёкой колонии. Ни мнение Антеро, ни любящие рассуждения дочери не смогли убедить его изменить своё мнение.

Таким образом, Жак Давенпорт вернулся к себе двумя днями позже с обещанием Антеро привезти свою кузину в Блуа, как только дон Игнаций будет согласен. Старый воспитатель поговорил наедине с молодым человеком, пытаясь настоять на своём, поскольку хотел, чтобы Мадлен родила своего ребёнка в его доме. Несмотря на жестокую ревность, пожиравшую его сердце, Антеро дал понять, что уважает его волю и обязался привезти её примерно через два месяца.

Чувствуя себя глубоко одинокой после кончины матери, Мадлен Виламиль стала вести своё существование между домашними делами и молитвами в доме, окунувшемся в траур.

Но не прошло и месяца после печального события, как резиденция Сент-Онорэ была вынуждена разделить тягостные тревоги, которые начинали тяготеть над всем парижским населением.

Тревожная весть кружила над городом. Стал распространяться огромных размеров очаг оспы. Весь город кипел. Ходили слухи, что болезнь занесли отвратительные узники Бастилии, и даже кое-кто утверждал, что была предана огласке знатными особами, чтобы отвратить публичное внимание от некоторых дворян, недавно прибывших из Испании и заражённых этим злом, приехавших просить помощи у Парижа, нисколько не смущаясь общественным здоровьем.

Зловещая болезнь, ввезённая в Европу сарацинами в VI веке, была в это время настоящим бичом крупных городов. Французская столица уже знала её отвратительные характеристики, и поэтому население живо всполошилось. Пока болезнь нападала лишь на самый бедный класс, была возможность скрыть эту зловещую картину. Но всего лишь через несколько дней всё население города уже ощущало на себе ужасные последствия смертельной эпидемии.

Никого больше не интересовали игры в шары, метание диска или бросание колец на колья. И скоро плотная завеса страха уже нависла над обществом. Бессчётные тяжёлые случаи более не скрывались в уединении роскошных дворцов аристократических улиц. Жилища буржуа на Ситэ и в городе были переполнены тревожными сценами. Университет предпринимал чрезвычайные меры против подобного положения. Многочисленные больные появлялись на улице Сен-Дени, Платриеров[8], Тиксандри. Несчастные существа падали наземь словно мухи у старинного Круа-Фобен. Такие кварталы, как Сент-Женевьев, Сент-Онорэ и Монмартр, уже начинали выставлять напоказ ужасающие сцены. В квартале Сен-Дени, вдоль окрестностей Сен-Лазара[9], были раскиданы многочисленные трупы. Деревни в окрестностях были затронуты не менее города: Исси, Монруж, Венсан также страдали от эпидемии.

На больших равнинах создавали импровизированные кладбища, даже когда церковные власти советовали открыть изолированные места на старом кладбище Невинных для тех усопших, чьи семьи могли оплатить расходы на похороны.

Никто больше не осмеливался кататься на лодке по Сене, чьи воды дышали страхом. В Куртие и Ванвре[10]стали работать пункты скорой помощи, но было слишком мало людей, которые были готовы помогать в этом.

В подобной обстановке был организован исход Двора в сопровождении печальных видений.

Двор Людовика XIV с начала эпидемии собрался в комфортабельном Версальском замке, окружённом бдительными часовыми. А толпы бегущих из города с огромными трудностями продвигались вперёд по дорогам Эврэ, Компьеня, Оксерра, Блуа, и там появлялся этот заразный ужас.

Очаг эпидемии не имел ничего преходящего или доброкачественного. Это была чёрная оспа, с кровотечениями, с ужасающим коэффициентом смертности. Те, кто избегали смерти, оставались на всю жизнь с обезображенными лицами.

Многочисленные религиозные организации в своём милосердии открыли двери больным. Пункты помощи были возле Нотр-Дам, Сен-Жака дю О-Па, рядом с Сен-Жермен-де-Прэ. «Божьими Дочерьми» были открыты щедрые приюты на улице Монторгей. Власти занимались большей частью обеспечения провизией. Прево предпринимал энергичные меры в помощь университету, но из-за страха, охватившего население, беспечность и равнодушие к больным увеличили количество смертей с двадцати до тридцати процентов, вместо десяти, как это было в предыдущие эпидемии. Никто не хотел рисковать своей жизнью. Речь шла о чёрной оспе, и на смену отвратительным гнойникам приходило обезображение лица, а после неё — смерть. Врачей, как и санитаров, не было. Лишь несколько преданных священников наносили визиты в печальные очаги траура, неся утешение своего опыта или проводя соборования.

Каждый дом был затронут или отмечен большим красным знаком на входной двери, согласно приказам компетентных властей.

В Святых местах народ совершал зрелищные подношения. Церковь Сент-Оппортюн была полна верующих, требовавших чудес, как днём, так и по вечерам. Толпы, казалось, были одержимы. Провокаторы обвиняли людей либеральных мыслей в том, что они навлекли гнев небес, и народ требовал их сожжения в печах Рынка Свиней. Процессии и церемонии экзорцизма следовали одна за другой. Многие семьи избавлялись любой ценой от своего имущества, отправлялись в порты Атлантики, откуда плыли к Северной Америке.

Улицы становились свидетелями тягостных и ужасающих сцен похорон. Время от времени обезумевшие женщины шумно выражали свою боль, вынуждая жандармов принимать более строгие меры к наведению порядка.

Но