последних минут, которые предстояло принять. Конечно, большая часть путешественников с опасением ждала момента отъезда, понимая, что им придётся покинуть свои родные пейзажи; но делая над собой героические усилия, каждый хотел показать своё мужество, выставляя напоказ своё удовлетворение. Сюзанна, ожидавшая отъезда родителей, чтобы вернуться в Париж, участвовала в малейших деталях приготовления, давая свои уместные советы и решения.

Корабль капитана Клинтона был крепким и большим, но не мог вместить всё то, что Констанция хотела взять в качестве воспоминаний о своём дорогом Ольстере; тем не менее, она захватила с собой небольшие упаковки семян растений и цветов, с намерением высадить эти ирландские сувениры на плодородной земле Америки. В день погрузки Сюзанна сказала с радостным лицом, что корабль Клинтона напоминает ей Ноев ковчег в миниатюре.

На пляже она проводила взглядом удалявшийся корабль, пока он не исчез за горизонтом. И тайно, про себя, Сюзанна думала:

— «Я довольна, я добилась победы».

Пока корабль пересекал Северный канал, у пассажиров были лишь выражения радости и слова прощания. По обоим берегам канала жители посылали им жесты, стимулировавшие патриотический дух путников; но на второй день корабль отошёл от берегов, и они стали ощущать тяжесть своего расставания с родиной. Вечером, при попутном ветре, корабль вышел в открытое море, и весь день обитатели судна были погружены в какую-то смутную печаль. Сам Абрахам, с курительной трубкой в руке, с глазами, полными слёз, спокойно смотрел на горизонт, видя, как родной берег исчезает вдали. У всех чувство ностальгии затмевало надежду. И когда глубокие воды открытого моря погрузились в полнейшую тьму, старик из Белфаста зажёг факел и открыл Новый Завет.

— Этим вечером, — сказал он серьёзным и хорошо поставленным голосом, — мы будем читать эту книгу, стоя на коленях.

В этот момент набожности все последовали его примеру.

Старый Гордон, открыв желтоватые страницы книг, оставленной на небольшом деревянном столике, на котором горел колеблющийся огонь свечи, вслух стал читать Главу 27 Деяний Апостолов, которая касалась путешествия Павла из Тарса в Рим. Прочитав, он перелистнул страницы и остановился на Стихе 15 и торжественно повторил: «Корабль тянуло, он не в силах был бороться против ветра, и мы пустили его на волю случая». Повторив эту короткую фразу, старик посмотрел на небо и воскликнул:

— O, Господь! Корабль с нашим имуществом был вырван из наших рук там, где мы родились. Наше существование в Ирландии бесполезно страдало от ударов ветров, противных Твоей любви и мудрости. Именно поэтому, Божественный Спаситель, мы здесь, в этой ореховой скорлупе, в ожидании свершения Твоей неизмеримой воли!

Капитан Клинтон, старый корсар, привыкший грабить, чтобы не быть ограбленным, и убивать, чтобы не быть убитому самому, в ритме диких законов, царивших в океане, окружённый многими людьми, вооружёнными саблями, кинжалами и аркебузами, в волнении пробормотал:

— Славен будь Господь Наш Иисус Христос!…

Когда молитвы закончились, и был погашен свет во избежание ненужных расходов, Сирил, тронутый до глубины души, обнял во мраке свою старую мать, словно она одна могла понять его израненную душу. Констанция, чувствуя его подавленность, нежно сказала ему:

— Бог знает, сын мой, что именно ради Его любви мы противостоим бездне океана.

Сирил, тем не менее, не мог долее выносить боль, охватившую сердце. Он укрылся в углу корабля, где дул ночной бриз, и, глядя на звёздное небо, горько заплакал.

IV

Оспа

По возвращении во Францию Сюзанна осталась на две недели в Париже, где проводила время в прогулках и небольших экскурсиях по окрестностям.

В ней происходили какие-то перемены, она сблизилась с домом Мадлен под предлогом желания быть ей полезной в эти мрачные дни болезни её матери.

Супруга Сирила, героически переносившая трудности положения, с симпатией и признательностью принимала её. Дочь Жака отвечала на любые вопросы об отъезде её мужа: погрузка, корабль, принятые решения. У Сюзанны был готов ответ на каждый вопрос. Но самое интересное состояло в том, что Антеро де Овьедо, отвечавший в Париже важные перевозки документов в Версаль, удивительным образом сблизился с девушкой из Блуа. Его кузина сама заметила подобное сближение, одобряя его чувства, поскольку Мадлен была несколько раздражена отсутствием любовных отношений молодого человека, который рос рядом с ней и был ей как брат. Иногда по вечерам они выходили в театр или гуляли при лунном свете на берегу Сены.

Но дочь дона Игнация ошибалась. Антеро де Овьедо ценил её компанию, поскольку Сюзанна, казалось, обладала ключом к этому сердцу, полному тайных и сильных страстей. Она принялась покорять его, украдкой открыв ему свою склонность к сыну Самуэля Давенпорта, проверяя его мысли. На это свидетельство доверия молодой человек отвечал ей несколькими доверительными признаниями, поняв, что перед ним — великая соперница счастливой супружеской пары. В конце пятого вечера встреч они отлично понимали друг друга. Каждый из них был доволен тем, что мог довериться своему спутнику. Их замечания неизменно совпадали перед лицом капризов судьбы. Антеро упрямо утверждал, что не сможет забыть свою кузину, а молодая ирландка открыто допускала, что не откажется от своих намерений, и будет ждать удобного случая доказать Сирилу силу своей любви. То, что семейство Виламиль считало взаимным чувством, на деле было всего лишь проявлением чрезмерного наваждения ненависти, которую каждый из них подпитывал своими мыслями.

Наконец, Сюзанна вернулась в Блуа, оставив дом на улице Сент-Онорэ полным радостных и утешительных чаяний о будущем племянника дона Игнация. Расставаясь, Мадлен доверительно обняла, прося молить Бога дать мира и здоровья Сирилу в Америке. Через неё она отправила также послание Жаку Давенпорту, напоминая ему, что для будет огромной радостью его визит к ним, тогда как донье Маргарите, казалось, оставалось жить всего несколько недель. Её письмо заканчивалось выражениями любви и преданности.

Прошло два месяца с отъезда Сирила, и жизнь в семействе Виламиль следовала своему монотонному ходу, отмеченному тревожным ожиданием. Антеро же, напротив, был почти счастлив, поскольку был, наконец, единственным молодым человеком, составлявшим компанию Мадлен под одной кровлей, омываемой братскими вибрациями домашней атмосферы. Часами он наблюдал лицо своей кузины, выказывавшей боль, он следил за движением её рук, словно склоняясь перед силой мощного магнита. Он ощущал к ней огромную нежность, но был переполнен жестокой ревностью, грубой страстью, мучившей его с того дня, когда она выскользнула из его обещающих объятий. Он питал тайную надежду на то, что Сирил навсегда затеряется на неизведанных путях дикой земли, дав ему время постепенного завоевания её, и пребывал в горечи, муках сомнений трудностей. Он