Америки. Мадлен также говорила ему о своей жажде широких горизонтов, плодородной и ароматной земли. Чувствуя, что он тоже может говорить от своего имени перед собранием, он дал обещание окончательно переехать жить в Новый Свет.

После утверждения своего решения, вызвавшего огромное всеобщее удовлетворение, разговор перешёл к будущим работам. Речи Сюзанны и Констанции вибрировали радостью, они заканчивали подготовку к путешествию, явно выказывая свою искреннюю радость.

Теперь в гостеприимном доме ежедневно проходили жаркие собрания, на которых намечались основные линии проектов на будущее.

Чтобы он мог спокойно ехать, Сирил решил, что вернётся в Париж, несмотря на трудности путешествий в это время года, чтобы поговорить с женой о возможности их совместного отъезда. В случае если она не сможет поехать из-за болезни матери, он проводит родителей до Америки, займётся их обустройством и затем вернётся во Францию за своей спутницей. Он был убеждён, что жена одобрит его решение и разделит с ним его надежды. Она также любила эти неизведанные леса, где они построят свой счастливый семейный очаг, полный потомства.

За две недели всё было упорядочено. Абрахам Гордон по своей воле одолжил Самуэлю денег, чтобы его сын мог оставить своей жене небольшие запасы, если она не сможет поехать с ними. За несколько недель Констанция с мужем продадут оставшуюся часть поместья, что освободит их от этого долга.

Таким образом, паря в надежде на чудесное будущее, Сирил вернулся во Францию с обещанием быть в Белфасте в конце июня.

Его возвращение в семейный очаг стало большой радостью для жены, но планы, составленные в Ирландии, вызвали у Мадлен странное чувство, хоть она и не могла объяснить мотив тягостных тревог, охвативших её сердце.

Её муж решил предпринять ряд поспешных мер, таких как окончательный уход из университета, но, видя озабоченность своей супруги, он отправился в Блуа без участия своей супруги, поскольку мать Мадлен была плоха здоровьем.

Он торопился обнять старого Жака. Дядя встретил его со своей обычной радостью, с интересом выслушал его отчёт о поездке в Ольстер и согласился с принципами Абрахама Гордона и в отношении их отъезда в далёкие края. Молодой человек с восторгом комментировал малейшие принятые решения, тогда как наставник из Блуа заметил, что его ученик слегка изменился. Сирил с восхищением говорил об обширных землях, цветущих обработанных землях, заранее комментируя ценность тучных стад животных и культуры, которые укрепят экономическое равновесие сельских организаций, и богатые плантации табака, которые гарантируют поступление денег извне, чтобы преумножить будущее наследие. Во время всей этой беседы он ни разу не упомянул о религиозном вопросе, как делал это обычно. Он не говорил больше о римских и греческих авторах или о мудрости того или иного, более старинного документа, обогащая разговор тонкими и уместными замечаниями. Жак в восхищении слушал его, с трудом скрывая своё впечатление отчуждения. Он был согласен с отъездом своего племянника на новый континент, впрочем, Сирил был молод, и перед ним открывалось светлое будущее; но он не мог поддерживать его манеру сосредоточения всех его интересов на чисто материальных вопросах.

Выслушав его, он выдержал несколько минут молчания и затем, как суровый наставник, который всегда стремится к основному в разговоре, спросил его:

— А как же твои работы в Сорбонне?

— Я окончательно покинул университет.

— А Мадлен?

— Через год я приеду за ней, после того, как построю наш новый дом. Теперь же хрупкое здоровье доньи Маргариты не позволяет нам уехать вместе.

Услышав такой краткий ответ, старый наставник, как опытный психолог, понял, что бесполезно пробовать отговорить молодого человека от принятых решений; однако, словно подспудно предупреждая его, он ограничился следующим замечанием:

— Никогда я не разлучался с Фелицией, за исключением того, когда Божья власть заставила нас склониться перед смертью.

Но Сирил, одержимый видением сиюминутных интересов, не мог ощутить тонкости предупреждения и старался оправдать мотивы своего решения, вспоминая слова Абрахама Гордона о бесполезных сражениях в Европе, обвиняя политические кабинеты в том, что они стали очагами бойни и разрушения. Жак слушал его, всё так же погружённый в свои мысли, охваченный странным предчувствием. Наконец, в более ясных выражениях Сирил выразил своё намерение, чтобы дядя сопровождал их в путешествии, и скоро они счастливо заживут все вместе в Америке.

Почтенный наставник окинул взглядом старый парк, одетый в восхитительные весенние цвета, прислушался к шуму детских игра под большими деревьями и ответил:

— Я не знаю будущего, сын мой, но пока что мне трудно анализировать подобную возможность. Как знать, может, я задумаюсь над этим завтра? Сегодня же я чувствую, что не должен оставлять свои старые книги и новых учеников.

— Но, — настаивал молодой человек, — я уверен, что вы, рано или поздно, присоединитесь к нам. Европейское окружение невыносимо, оно отравлено гнусными вековыми войнами. Через год я вернусь за Мадлен, и, возможно, вы измените своё мнение.

Он сделал паузу, и дядя добавил:

— Я согласен с тобой, впрочем, не знаю, проживу ли я в Блуа до конца своих дней.

— Тогда почему бы вам не поехать с нами? У меня ещё в памяти замечания нашего старого друга из Белфаста, касающиеся сражений нашей Европы, страдающей от иллюзий, предшествующих разрушению.

— Я не могу не одобрить аргументов Гордона, но пока что я не оставлю эти места, подобно человеку, который желает остаться в загоревшемся доме, питая намерение спасти хоть что-нибудь.

Племянник, настойчиво говоривший о трудностях Старого Света, ощутил шок, услышав подобное утверждение, но предпочёл смолчать, не желая менять своих обязательств.

И, несмотря на все их разногласия, они обнялись как отец и сын, вынужденные перенести печаль долгой разлуки.

Чувство тягостной досады, которое испытывал наставник из Блуа, было подобно чувству Мадлен, но она испытывала его с ещё большей силой. У неё всё сводилось к поспешно принятым мерам. Дон Игнаций ободрял своего зятя, возбуждая его предпринимательский дух, он даже заявлял, что если бы не серьёзная болезнь его старой спутницы, они все отправились бы в Новый Свет в поисках более обещающих перспектив и опыта. Иногда он разгорячено спорил, говоря, что человечество обязано своей ситуацией мужественным испанским мореплавателям, и с завистью комментировал возможность, предоставленную ирландским католикам. Антеро так же радостно одобрял проекты Сирила, и говорил себе, что готов однажды посетить кастильских родственников, обустроившихся на юге нового континента.

Единственным человеком, понимавшим тревогу и озабоченность Мадлен, была больная мать, которая обменивалась многозначительными взглядами со своей дочерью, внутренне обвиняя себя в том, что является причиной разлуки зятя и своей дочери.

Молодая спутница Сирила, тем не менее, не хотела выдавать свою