Прошёл месяц, и наступил канун отъезда в Ирландию, согласно принятым решениям.

В этот день Сирил с женой смотрели друг на друга как дети, охваченные нежным волнением, пробуждаясь от восторженного сна к тягостной реальности.

Вечером, несмотря на приступы доньи Маргариты, они вдвоём вышли, чтобы созерцать природу, желая, наконец, побыть наедине и обменяться самыми интимными впечатлениями.

Небо Парижа, рассыпаясь звёздами, сияло как никогда, и сады вдыхали нежные ароматы весны.

И молодожёны вспомнили, что уже прошёл год с их первой встречи. В нежных воспоминаниях они говорили об июньской Карусели 1662 года. Конечно, большинство их друзей уже забыли о разноцветных огнях, но для них самые маленькие очарования празднества являлись источником значительных воспоминаний. Этот год пролетел со скоростью недели. В какой-то момент их обмена любящими и доверительными воспоминаниями Сирил со страстью взял руки супруги в свои и сказал:

— Дорогая, не знаю, что со мной, но мне кажется, что мужество оставляет меня по мере того, как приближается момент расставания.

— Не поддавайся противоречивым эмоциям своих обязательств, Сирил, прошептала она, стараясь быть сильной и не показывать ему свою собственную боль. — Всего лишь одним годом больше, и мы будем вместе, преодолевая все материальные трудности. Скоро моей матери станет лучше, и мы поедем вместе. Сначала в нашу семью в Белфасте, а затем в Париже.

— Я знаю и очень на это надеюсь, — сказал ей молодой человек, — однако, моё сердце одолевают ужасные мысли.

Также подавленная, она не могла больше скрывать своё волнение, и по её лицу потекли слёзы, хоть она старалась сдержать их.

— Ты плачешь, Мадлен? — спросил Сирил в печальном удивлении. — Ты так страдаешь?

— Сирил, мои слёзы — это слёзы надежды, потому что ностальгия — это само выражение надежды, которая плачет от тревоги и радости.

Сын Самуэля понял, что должен себя контролировать, чтобы поддержать уже подавленную жестокими испытаниями спутницу, он обнял её с огромной нежностью, стараясь утешить:

— Не плачь, Мадлен… Я скоро вернусь за тобой, и мы будем счастливы навечно. Я построю наш дом на склоне горы, откуда мы сможем каждую ночь любоваться небесами. Абрахам Гордон описал мне пейзаж нашей будущей «обители», и я думаю, что уже знаю, где мы расположим наше гнёздышко. Там, где мы сможем любоваться красотой и безмерностью горизонта. По нашим землям будет протекать большая река. Как только я закончу дом, я окружу его садом, а когда ты приедешь, всё преобразится весной, всё возродится к жизни и наполнится радостью. А потом, дорогая моя, мы будем растить наших детей под светлым небом и в полной свободе.

Дочь дона Игнация со смирением вытерла слёзы и взволнованно сказала ему:

— Сирил, я не хочу, чтобы ты уехал, не выслушав меня.

Слова были сказаны с неопределённой интонацией в голосе и с некоторой сдержанностью.

— Говори, Мадлен, что ты хочешь сказать?

— Все эти дни я ощущаю какое-то странное внутреннее состояние, и моя мать считает, что речь может идти о нашей первой мечте.

В волнении он обнял её.

— Как я счастлив! — радостно прошептал он.

— И я не буду одна, — заключила она со смиренной улыбкой.

И они в течение долгих часов оставались в созерцании ночи, обмениваясь обещаниями бесконечной любви и взаимопонимания. Сирил строил тысячи планов на будущее, а его жена нежно слушала, с глазами, сияющими надеждой, следя за его словами, дышавшими страстным идеализмом. Они обсуждали подробности своего будущего дома в Америке, говорили о своих детях, которые им даст Бог, и которые будут учиться вдалеке от огней деспотизма и амбиций. В какие-то моменты голос молодой жены прерывался слезами, она делала всё возможное, чтобы сдержаться, выказывая терпение и энергию в подобных мучительных обстоятельствах. Перед лицом подобной перспективы молодой человек обещал вернуться раньше, чем через год. И таким образом, лелея подобные надежды, они провели свою последнюю ночь, страстно желая, чтобы она длилась до бесконечности.

Утром следующего дня семья Виламиль, за исключением доньи Маргариты, была вся в сборе. Антеро, со своим неестественным выражением, свойственным ему, сочувствовал треволнениям Сирила в отношении строительства семейного очага посреди невозделанной земли на природе. Он говорил, что любой престижной ситуации в Париже он также предпочёл бы простые и скромные уголки Версаля. Пока дон Игнаций давал своему зятю некоторые советы, Мадлен в тревоге смотрела на своего мужа, желая высказать ему свою бесконечную любовь. Она также хотела бы доверить ему тысячи маленьких секретов, хранимых в её сердце; но присутствие Антеро и отца смущали её и мешали выразить свои чувства. Старый отец шумно посмеивался над состоянием духа своей дочери, которая была вынуждена со смирением сносить подобные замечания, стараясь скрывать какую0то смутную боль, пронзавшую её сердце.

В этот момент Сирил передал дону Игнацию десять тысяч франков на текущие расходы во время своего отсутствия, обещая привезти значительно большую сумму при своём возвращении домой. Тесть поблагодарил его и тщательно спрятал подарок, чтобы никто не заметил особого выражения глаз Антеро де Овьедо.

Затем путешественник нашёл повод остаться наедине с кузеном своей жены и со всей наивностью и добротой произнёс следующие слова:

— Антеро, знайте, что я полностью полагаюсь на вас и хочу верить, что ваш инициативный разум, ваше благородство и преданность будут охранять Мадлен наших любящих стариков с тем же добрым расположением, которое вы оказали мне при первой нашей встрече.

Молодой испанец слишком ненавидел его, чтобы не воспользоваться его страданиями, но всё же изобразил дружескую улыбку и сказал:

— Вы спокойно можете ехать. Я понимаю все насущные причины, вынуждающие вас к такой великой жертве. Мне Мадлен как сестра, к которой я питаю самое большое уважение; что же касается моих дяди и тётки, они мне как родители, которых я обрёл в своей жизни.

Обменявшись другими братскими изъявлениями и замечаниями, взволнованный и доверчивый Сирил пожал ему руку и поблагодарил за взятые на себя обязательства. Когда были завершены последние советы и объятия, сын Самуэля под раздосадованным взглядом Антеро в последний раз поцеловал свою жену. Мадлен вытерла слёзы, которые она была не в состоянии сдерживать, и Сирил в мучительном состоянии души сел в небольшую карету друга, который должен был отвезти его в порт Бреста.

Супружеская чета Виламиль-Давенпорт была ужасно растревожена страшными предзнаменованиями. А Мадлен страстно молила небеса, прося Богородицу облегчить её страдания.

В Ирландии со дня приезда Сирила всё крутилось вокруг провидения и решений