На этой стадии разговора его голос стал печальным и взволнованным, как у ребёнка, готового смириться с препятствиями, вопреки своему страстному желанию.

Девушка конвульсивно разрыдалась, она, казалось, пробудилась от сладкого сна. Образ её кузена теперь мучил её мысли, словно он был жестоким палачом. Она вспомнила о домашних сражениях, об огромном долге своего отца кузену Антеро де Овьедо, о союзе для будущего брака, что было жертвой для её идеалов. Она не могла скрыть огромной боли в своём чувствительном сердце при мысли потерять Сирила, вынужденная из-за человеческих условностей отказаться от своего союза с молодым человеком, который, как она догадывалась, был источником её возможного счастья.

Она плакала, а глубоко взволнованный молодой ирландец держал её за руку, которую покрывал поцелуями.

— Не плачь, Мадлен! Любовь — это всегда доверие, и к тому же, может, я не так уж и бесполезен?

Вспоминая беспощадные слова Сюзанны, подтверждавшиеся этими слезами, он принял решение и добавил:

— Никто не сможет навязать тебе брак против твоей воли. Если ты любишь меня, я смогу защитить тебя от всех и всего. Ты не будешь принадлежать какому-то ничтожеству из-за жалких финансовых вопросов. Деньги никогда не будут входить в наши планы счастья!

Услышав эти утешительные и любящие рассуждения, дочь дона Игнация вытерла слёзы и в ответ на его просьбу рассказала в деталях о семейных трудностях, обозначенных серьёзными проблемами ещё с тех пор, когда они жили в Гренаде. Она родилась в этом знаменитом испанском городе, где её отец занимал политическое положение определённой важности. У неё было радостное детство, но с началом занятий она стала жить узницей в монастыре Авилы, поскольку отец желал развить её интеллектуальный дар. В те несколько дней каникул в году, что она проводила в семье, она могла видеть страдания своей матери, усиливавшиеся из-за отцовских сумасбродств. Ко времени её отъезда из монастыря родители уже устроились в Мадриде, куда они переехали с большими трудностями. Посреди всех этих жестоких нравственных мучений мать нашла помощь в лице Антеро — племянника своего мужа, воспитанного со всей преданностью и материнской нежностью. Ещё совсем маленьким её родители усыновили его и считали своим собственным сыном. Сегодня Антеро уже был психологически трудным человеком, с чувствами, достойными осуждения, которые он умело скрывал, но в глазах её матери, для которой он стал поддержкой и утешением, он представлял ценное приданое, ввиду постоянного распутства отца. Они жили в Мадриде в полном разорении, когда свадьба дочери Филиппа IV с Людовиком XIV предоставила возможность её отцу и кузену занять выгодные политические посты. Начиная с 1660 года, они в Париже жили надеждой на новую жизнь. Дон Игнаций, однако, смог воспользоваться своими новыми функциями лишь на несколько месяцев, поскольку рассорился со всем Двором из-за своей слишком откровенной критики Его Величества. Верный друг инфанты испанской, он не мог молчать перед лицом жестоких унижений, которые испытывала королева, которая с терпением святой прибегала к религии, чтобы выносить и забывать амурные отклонения своего мужа. Информированный о его решительных протестах, суверен отстранил его от полномочий, и Антеро де Овьедо остался при своих функциях лишь благодаря влиянию друзей Марии-Терезы, что предохраняло семью от определённых трудностей. И вот уже почти два года, как семья жила за счёт молодого человека, несмотря на печаль, которую подобная ситуация могла причинять им.

У её отца, продолжала Мадлен со слезами на глазах, было щедрое сердце, но он питал закоренелую страсть к игре. Подобная одержимость развеяла всё добро, что у них было, и после нескольких жалких авантюр от их счастливого прошлого не осталось и следа. Её мать героически сопротивлялась изнанкам жизни, но у неё теперь болело сердце, и она проводила свои дни в тревожном ожидании медленно приближавшейся смерти.

Мадмуазель Виламиль сделала паузу, чтобы вытереть слёзы, а Сирил взволнованно гладил ей руки.

Затем, чувствуя, что должна затронуть деликатную тему, она с некоторым смущением стала говорить о намерении отца выдать её замуж за кузена. Тот уже проявлял свою любовь, но она каждый раз с отвращением уклонялась от него. Она питала страстное желание бросить ему в лицо формальный отказ, поскольку этот союз вызывал у неё презрение, но сдерживалась, поскольку знала, какую признательность питала к нему её больная мать, и что положение отца обходилось ему в несколько тысяч франков.

Молодой Давенпорт, с трудом скрывая ревность, пожиравшую его, воскликнул:

— Но неужели твой отец, к которому ты питаешь такое почтение, наберётся смелости продать счастье своей дочери за горсть монет?

— Не думаю, — убеждённо сказала девушка, искренне выказывая дочернее доверие, с наивностью её девятнадцати лет блестевшее в её глазах, — мой отец, несмотря на свои заблуждения, всегда был мои лучшим другом.

Сирил, желая утешить её, с бесконечной нежностью погладил Мадлен по голове. После нескольких мгновений красноречивого молчания молодая Виламиль, словно находясь мыслями в далёком прошлом, неожиданно спросила его:

— Сирил, а ты веришь в колдунов?

— Мой Бог, почему вдруг такой вопрос? — заинтригованно воскликнул он.

— Потому что, когда я была ещё в Гренаде, — наивно сказала она, — во время одного из моих коротких визитов домой, однажды я оказалась у дверей Альгамбры с несколькими моими коллегами по занятиям, когда наше внимание привлёк один старый человек, который читал по линиям на руке у прохожих, заинтересованных его странной наукой. Послушавшись моих подруг, я подошла к нему и протянула свою руку. Он, казалось, какое-то мгновение размышлял, а затем сказал: — «Вот молодая девушка с хорошим рождением, но неопределённым предназначением». И, посмотрев в мои глаза с незабываемым интересом, перестал улыбаться и посоветовал: — «Готовься, дитя моё, доверься вере своей в Бога, потому что твоя чаша в этом мире переполнена горечи. Помни, что мы проживаем не одну жизнь. У нас множество существований, и твоё теперешнее существование обещает многотрудное время для твоего искупления». Его слова впечатлили меня до такой степени, что я расплакалась. Я ощутила огромный шок, и моим подругами пришлось отвести меня домой, где я с трудом успокоилась.

— И дон Игнаций ничего не сделал этому странному старику? — вдруг спросил молодой Давенпорт, оборвав её слова.

— Мой отец был в ярости, и после строгого внушения мне он предпринял необходимые меры, приказав отправить колдуна на Суд Инквизиции, который наложил требуемые дисциплинарные наказания на неделю и продержал его в тюрьме более трёх месяцев. Позже Генерал Иезуитов сообщил папе, что это