Читать онлайн Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский

Владимир Дмитревский, Борис Четвериков

Мы мирные люди

Офицеру Советской Армии Гайнанову посвящаем.

Присмотритесь к тому, что происходит в капиталистическом мире. Ведь это не просто крушение строя. Это взрыв реакционного насилия, выродившегося в прямой гангстеризм.

Герберт Уэллс

КНИГА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. БОЛЬШОЙ МАРШРУТ

1

Мы мирные люди. Мы хотим строить красивые здания, писать симфонии, выращивать богатые урожаи...

Обо всем этом и шло бы повествование в нашей книге: о творчестве, о труде, о строителях, о талантах, о героизме. Но в том-то и дело, что, рассказывая о нашем мирном труде, нельзя не говорить о том, как наши враги, используя свои разведывательные органы, пытаются порой вставлять нам палки в колеса: то старательный Патридж, то «консультант» Весенев, то двойник Вэр и диверсант Раскосов стараются нам помешать.

Какая дикая затея! Какое постыдное занятие — мешать людям устраивать как можно лучше свою жизнь! Какое покушение с негодными средствами: ну можно ли остановить поступь истории?! Нравится это кому-нибудь или не нравится, но на смену старым, изжившим себя формам приходят новые, более совершенные, более передовые формы общественной жизни.

Тщетны усилия всех этих Патриджей! Мы, строители новой жизни, настойчивы! Мы идем вперед! И какие невиданные озаренные дали открываются перед нами!

О всех нас, обыкновенных и вместе с тем необыкновенных, любящих, ненавидящих, лелеющих мечту, созидающих, борющихся, — словом, о том, чем наполнена до краев наша эпоха, написана эта книга.

2

Это произошло в 1948 году. Агапова неожиданно вызвали в Москву. Вот тогда и заговорили о Карчальско-Тихоокеанской магистрали.

Всякий раз, когда Андрей Иванович бывал в ЦК партии, его неизменно охватывало смешанное чувство гордости, уважения, сознания чего-то значительного, что свершается здесь и участником чего он является. Отсюда исходят замыслы, предначертания, которые приводят в движение миллионные массы, направляют поток человеческих надежд и усилий по гранитному руслу истории, воздвигнутому зодчими новой жизни — большевиками. Андрей Иванович внутренне подтягивался, становился сосредоточенным и вместе с тем как бы молодел, как бы набирался новых сил.

Прежде чем выйти из дому, он тщательно брился, туго затягивал на гимнастерке ремень и спрашивал жену: «Ну как, Маша? Все в порядке?».

Марья Николаевна с неизменным удовольствием оглядывала внушительную фигуру мужа, рослого, с густой седеющей шевелюрой: «Ты у меня молодец».

И она провожала его до двери. Кажется, не проводи она, и все бы чего-то не хватало.

Так она провожала на фронт, так провожала на партийные съезды, в служебные командировки. Всегда вти отъезды были обязательны и срочны. И никогда они не заставали Марью Николаевну врасплох. Все оказывалось готово, не происходило никакой суматохи, и слова она находила веские, настоящие... А когда подросла дочь, вдвоем провожали и встречали — любящие, дорогие сердцу женщины.

Дом. Семья. Гнездо.

Дочурка Аня была вылитая мать. Она была влюблена в отца со всей очаровательностью девической чистоты и восторженности. Он представлялся ей образцом ума, справедливости. Впрочем, она никогда не задавалась этими вопросами, какой он. Просто обожала, просто говорила, что «папочка у нас самый лучший».

Мелькали московские улицы, скверы, площади, а Андрей Иванович все еще светло улыбался, все еще удерживал в памяти заботливый взгляд жены и стремительный поцелуй дочери. (У дочери были зачеты, и она только на миг выбежала в прихожую, положила раскрытый учебник на столик, чмокнула отца и исчезла в своей комнате.)

За стеклами автомобиля мельтешил легкий снежок, и Москва за этой воздушной сеткой улыбалась знакомыми очертаниями домов, была привычной и близкой.

Вот в такой же день, когда-то давно, Марья Николаевна приехала к нему в Вологду, где он отбывал ссылку. Она очень промерзла и очень переволновалась. Андрей Иванович захлопотал, быстро раздул медный самоварчик, и они сели рядышком и пили чай. И Марья Николаевна не сразу смогла заговорить, а только гладила его руку, а сама глотала горячий крепкий чай.

«Ой, что я! — вдруг спохватилась уже после второй чашки. — Ведь я же привезла... Где саквояж? Ведь я же привезла гостинцы!..».

А потом был Питер... Кипевший и бурливший революционный Питер... Матросы в грузовиках... Собрания... Незабываемые встречи с Владимиром Ильичем... Митинги... Выпуск газеты...

А потом гражданская. Андрей Иванович гнал по Барабинской зимней степи колчаковские полчища. Каппелевцы огрызались. Возле каждого селения — схватка и резня.

Выл контужен под Омском... Болел сыпным тифом в Челябинске... И опять, как светлое видение, заботливое лицо жены около больничной койки...

Когда родилась у них Аня? В разгар НЭПа, в 1925 году. Агапов работал тогда на стройке большого комбината. Советский червонец завоевал прочное место. Не в том же ли году Агапов ездил за границу закупать кой-какие материалы для завода?

Странно, почему-то он никогда не делал жене подарков, это у них не было заведено. А если что-нибудь привозил, ему обязательно попадало: «Что я, ребенок? Зачем меня баловать? К тому же, ты не обижайся, мужчины ничего путного покупать не умеют».

Зато, когда появилась Аня — голубоглазая, серьезная, прилежная девочка, — ну, тут все пошло иначе. Тут уж Марье Николаевне пришлось примириться с расточительностью мужа. И дочь, и жена втайне были бы ужасно огорчены, если бы он забыл о какой-нибудь семейной дате и не привез конфет или куклу...

Какое это счастье для взрослых людей, что дети любят зайцев, трехколесные велосипеды и заводных мышей! А все эти дни рождения с тортами и бисквитными пирожными!.. А эти детские туфельки, детские Шапочки... новогодняя елка...

Но Агапову только наездами удавалось быть дома.

...Машина остановилась. Как всегда, внизу, около вешалок, было торжественно тихо. Быстро и бесшумно женщины в халатах принимали номерки, получали и выдавали пальто, шляпы, трости...

Он поднялся на лифте.

В высоких коридорах настланы ковровые дорожки. Плафоны в приемных начищены и поблескивают веселыми искорками.

Посетители разговаривали вполголоса. Андрею Ивановичу встретилось много старых приятелей — соратников и сослуживцев, строителей, руководителей обширного хозяйства страны. Они здоровались, пожимали руки, перебрасывались двумя-тремя фразами. Затем смахивали нахлынувшие воспоминания о былых стройках, о былых сражениях и победах. Лица становились снова озабоченными, у каждого были свои неотложные дела. И они исчезали за одной из массивных дверей или присаживались к столику на добротное кресло и заносили торопливые записи