— Э, батенька, я давно уже ее своему племянничку передал. У него сердце что-то пошаливает, доктора ему очень советуют...

Федор Константинович считал самим по себе разумеющимся, что он — главный инженер КТМ. К этому вопросу больше не возвращались, а просто зачислили академика Ильинского в штат.

А после того как все было оформлено, министр вызвал к себе Ильинского.

— Я вас вызвал по срочному делу, Федор Константинович.

— Пожалуйста, весь к вашим услугам.

— Заранее вас предупреждаю, Федор Константинович, что дело не только срочное, но и обязательное. Это не просьба, а мой приказ. Хватит у вас дисциплинированности, выдержки, характера, чтобы не пускаться в дискуссии и немедленно выполнить этот приказ?

— Если вы ставите так вопрос... Разумеется, выполню, если только это в моих возможностях.

— Вот видите, вы еще ничего не знаете, а уже — два «если». Так вот какое дело: у меня на столе лежит путевка в санаторий. Поезд отходит завтра в семь часов вечера.

— Вы уезжаете? — спросил простодушно Ильинский.

— Нет, это вы уезжаете в санаторий на месяц, и я вас предупреждаю, что буду справляться, находитесь ли вы там и не сбежали ли раньше времени.

— Позвольте! Но это совершенно невозможно... Ах да, вы поставили условием, чтобы не было дискуссий. Хорошо. Есть завтра в семь вечера! Но тогда...

— «Но» тоже не должно участвовать в разговоре. А то нате вам пожалуйста: племяннику путевку всучил, у племянника сердце пошаливает! Нет, многоуважаемый, так дело не пойдет, мы очень даже заинтересованы в том, чтобы вы были здоровы и бодры и здравствовали долгие годы. Месяц — не велик срок, отдохнете — и за работу на новом месте.

— Спасибо, — растерянно пробормотал Ильинский, в то же время придумывая, какие бы найти убедительные доводы, что уехать в настоящий момент никак невозможно.

— Ну вот и хорошо, — облегченно вздохнул министр, когда Ильинский вышел из кабинета, — а то привыкли по воскресеньям устраивать рабочие дни, отказываться от летнего отдыха... Ведь это просто нелепо! По-моему, это так ясно...

Начальником политотдела управления Карчальского строительства был назначен полковник Байкалов. Фамилию Байкалова Агапов хорошо знал, но лично знакомы они не были.

Думая о Байкалове, Андрей Иванович Агапов испытывал странное чувство. Он знал, что Байкалов моложе его, а было такое ощущение, что не Байкалову нет еще сорока, а ему, Агапову, нет еще сорока лет, а вот этот Байкалов старше, опытней, и что не Агапов генерал-майор, а, наоборот, Байкалов старше в звании, и что надо подтянуться, надо не ударить лицом в грязь, как говорится.

Агапов помнил некоторые выступления Байкалова, имя Байкалова появлялось в печати... Агапов размышлял о том, как они сойдутся характерами с начальником политотдела, все ли будет у них гладко. А основным условием успеха в работе Агапов всегда считал слаженность, дружественное понимание, «чувство локтя», деловое согласие коллектива.

Первое же знакомство с Байкаловым развеяло все опасения. Массивный, с железными мускулами и крутым подбородком, с коротко подстриженными волосами и орлиным взглядом полковник Байкалов пробасил:

— Медведей там много. Любите медвежий окорок, товарищ генерал-майор? Обеспечу.

И как-то сразу отношения стали простыми и теплыми.

— Вы охотник, товарищ полковник?

— У меня много увлечений. Охотник — это раз. Мотоциклист — это два. Один раз на «Харлей-Дэвидсоне» на полном ходу в Черную речку махнул — это в Ленинграде было, когда я еще учился ездить на мотоцикле...

Андрей Иванович знал о том, что Байкалов — страстный охотник и спортсмен. Но, кроме того, знал, что Байкалов — человек с большим кругозором и большим партийным стажем. Войну Байкалов прошел в самых горячих схватках. Он был танкистом. Война отняла у него всю семью. Семья его погибла во время блокады Ленинграда. Счастливый семьянин, всегда окруженный близкими людьми, Байкалов внезапно остался один-одинешенек на белом свете.

Под этой шутливостью относительно медвежьих окороков и «харлеев» Байкалов прятал незаживающую боль. Агапов это понял и тоже поддержал шутливый тон:

— По части мотоциклетных гонок вы меня не соблазните. А вот насчет дичинки — мы с вами найдем общий язык.

— Где? В лесу на охоте или за обеденным столом?

— Вы угадали. Второе предположение как раз попадает в точку. Причем не обязательно медвежье мясо. Можно и утку с яблоками, и тетерку с брусничным вареньем... А народ у нас подбирается как будто ладный, хорошо будем жить.

— И работа интересная? Я рад буду уйти в нее с головой. Я ведь, знаете, один как перст. Мне легко передвигаться в любом направлении. Вот вы как с семьей?

— Дочь останется, а жена едет с нами.

— Отважная женщина.

— А вы прибивайтесь к нашему огоньку, товарищ полковник. Марья Николаевна вам понравится.

Агапов рассказал о своей семье, о своей жизни, и с первых же минут им стало друг с другом хорошо, потому что оба одинаково понимали жизнь, человеческие отношения, оба жили одними чувствами и устремлениями. Байкалов даже заговорил с Андреем Ивановичем о том, о чем он редко когда говорил:

— Пора бы, конечно, забыть, мы люди военные и знаем, что не такое забывается. Но вот стоит у меня боль, ну что ты будешь делать! Может быть, еще и потому, что ношу ее в себе, не высказываю... Знаю, что никому не хочется горевать чужим горем, хватает и своего.

— Это неверно. Для нас неверно, для людей нашей страны.

— Понимаю. К тому же и горе мое таково, что должно быть многим понятно: разом, вот так вот, одной волной смахнуло. Сразу потерял и жену, и детей, и отца с матерью... Ведь семьища-то какая мощная была! А?

— Война много чего наделала.

Байкалов рассказывал.

Да, он был на фронте, всего бывало. Случалось их подразделению орудовать в тылах врага, довелось пережить и горечь при отходе в глубь нашей территории, но довелось испытать и радость стремительного наступления, и непередаваемое чувство гордости за нашего советского воина, за советского человека.

Жена категорически отказалась эвакуироваться из Ленинграда. А что было там, оба они знали так же хорошо, как знает это весь мир, все человечество.

Девятьсот дней длилась блокада. Гитлер бросил на Ленинград тысячи орудий, минометов и пулеметов, множество танков, самолетов новейших конструкций и полумиллионную армию.

Но гордый Ленинград устоял.

Гитлер сбросил на крыши домов Ленинграда много тысяч снарядов, огромное количество зажигательных и фугасных бомб.

Но гордый Ленинград устоял.

Голодная смерть, лютые морозы — ничто