Кстати, вот и он сам — легок на помине!

— Алло! Привэтствую вас, Марья Николаевна, очэнь рад вас видеть! Думаю, что вы идете в магазин. Сегодня все женщины с ума посходили — чэстное слово! — прибыли замэчательные летние материи, оч-чэнь хорошие шелка и маркизеты!

— Здравствуйте, дорогой.

— Одну минуту... Тоня! Идемте, я познакомлю вас с Марьей Николаевной, нашим адвокатом, нашей грозой, нашей блюстительницей нравов! Ах да, ведь вы уже знакомы!

— Я-то блюстительница, а вот вы...

— Я?! Частное слово! Я заслуживаю только похвалу! Чэстное слово! Я — самый искренний поклонник всех женщин, их тонкого ума, их красоты!

— Это-то я знаю.

— А вы разве не согласны? Мы, мужчины, неповоротливы, грубы, жадны, некрасивы...

— Ну, ну, ну! Кто бы говорил! Вон над вами и Тонечка смеется.

Марья Николаевна и Тоня невольно взглянули на Агаяна.

Большой, толстый, нарядный, с круглым сияющим лицом, вечно улыбающимся, — он был хорош, сын солнечной Армении.

Но он настаивал, что мужчины ничего не стоят по сравнению с женщинами.

— Особенно если они умеют петь под гитару? — подцепила Марья Николаевна, хитро улыбаясь.

— Тоня? О! Тоня — очень-очень хороший человек! Если бы вы знали, какая зто девушка!

Тоня снисходительно улыбалась и ничуть не возражала. Она знала, что Агаян готов ее расхваливать без конца.

Они распрощались. Марья Николаевна пошла своей дорогой, они — своей.

«Хорошая пара, — решила Марья Николаевна. — И почему бы им не радоваться? Не любить?».

Она не могла слышать, как машинистка Соловьева строго выговаривала начальнику, что есть на свете порядок и дисциплина и что она сейчас должна перепечатывать квартальный отчет, а вовсе не любоваться природой, и что он, Агаян, ведет себя не совсем прилично.

2

Андрей Иванович уже вернулся из поездки по трассе. Он, как обычно, ездил в своем «голубом экспрессе» на какой-то отстающий участок.

Ежедневно начальник производственно-планового отдела Шведов получал сводки. Они передавались по селектору вечером, в семь ноль-ноль. Управленцы называли этот час «часом откровенных разговоров». Действительно, тут обрисовывалась вся картина рабочего дня. Оказывалось, что экскаваторщики блестяще сделали выемку, мостовики почему-то отстали, а земляные работы на Мургуйской петле просто из рук вон плохи...

Вот Андрей Иванович и ездил выпрямлять график. Вернулся усталый, но как только вымылся холодной водой да растерся мохнатым полотенцем, так и усталость сняло. Захотелось есть.

Андрей Иванович шумно усаживался за стол, и всегда к обеду подвертывался кто-нибудь новый: то приезжий инженер, то кто-нибудь из управления.

— Мы живем, а не священнодействуем, — говорил Андрей Иванович, принимаясь за борщ и потчуя гостя. — Работать любим. Какой же нормальный человек может жить без работы? Тощища загложет! Но и отдыхать любим, и петь, и в театры ходить, и книги читать. Мы, строители, — самые жизнерадостные люди!

Он подливал гостю вина и продолжал:

— И вполне понятно: нас не грызет червь сомнения, не разъедают противоречия. Взор наш ясен. Мы строим. Хорошо строить! Замечательное занятие! А? Как вы думаете?

Гость соглашался, что строить хорошо.

— Вы посмотрите, как у нас на Лазоревой любят жить. Едят с аппетитом, кино всегда битком набито, в клубе каждое воскресенье танцы. А детей сколько! Вы заметили, как много у нас детей?

И Агапов тащил гостя в клуб.

Там было шумно, весело, грохотал духовой оркестр, и великое множество ног старательно выделывало па задорного краковяка. Девушки разрумянились от духоты и движения. Молодые щеголи наскоро пили воду и опять принимались танцевать. Завклубом озабоченно проталкивался сначала от выхода к сцене, потом от сцены к выходу, а около клуба вертелись ребятишки и кучками стояли танцоры, вышедшие прохладиться и покурить.

— Андрей Иванович! Рад видеть вас! — приветствовал Агапова Манвел Вагранович, который здесь, видимо, был завсегдатаем. — Вы слышите, какой оркестр? Как в Москве, честное слово!

Агаяна со всех сторон облепили девушки. Он балагурил, водил их пить фруктовую воду и танцевал со всеми по очереди.

Сначала они застеснялись начальника управления, но вскоре стали смелей. Завязалась общая беседа, прерываемая смехом.

— Я готов кончать самоубийством, — говорил Манвел Вагранович, сверкая белыми зубами, — если слышу, что женщина плачет. А женский смех — самая красивая музыка, лучше Чайковского, частное слово!

Смуглая тоненькая девочка с блестящими озорными глазами настойчиво приглашала Агапова танцевать:

— Ну хоть один вальсок? Товарищ Агапов?!

— Нинка, перестань! — останавливали ее подруги шепотом.

— А что такого? Пусть он будет хоть разначальник! Разве начальникам запрещено танцевать?

— Почем ты знаешь, может быть, он не танцует.

— Танцует! Я знаю, что танцует! Теперь каждый начальник обязан уметь танцевать.

— Ох, Нинка, озорная же ты! — сказал наконец Агапов. — Ладно, пошли.

— Вальс!!! — заревел Агаян в восторге и стал протискиваться в зал.

Руководитель оркестра, солидный, в очках, сказал что-то музыкантам. Тромбонист надул щеки и гукнул в свой сверкающий медный инструмент. Скрипач подстроил «ля». Картинно красивый пианист вскинул голову, чтобы поправить прядь волос, спадающую на глаза, и ударил по клавишам. Полились звуки вальса, знакомого и каждый раз задевающего какие-то новые чувства.

Круг для танцев расширился. Кто-то зааплодировал. Завклубом, потный и счастливый, стал еще быстрее перемещаться по залу.

Нина властно тащила Агапова на середину зала.

Агапов подумал:

«Пожалуй, здесь потребуется не меньше храбрости, чем когда идешь в атаку. Этот чертенок подбил меня на серьезное испытание... Сколько лет я не танцевал? Ну-ну. Посмотрим! Мы еще постоим за себя!».

Агапов поправил ремень, одернул гимнастерку. Нина положила тоненькую руку ему на плечо, едва доставая.

Несколько старомодно, держась очень прямо, Агапов закружил Нину в вальсе. Она легко и красиво порхала вокруг, и через два-три такта они применились друг к другу. Агапов почувствовал, что у него получается, и напряженность исчезла.

Плавно прошли они целый круг, и Агапов с ходу усадил Нину на стул недалеко от выходной двери. Раздались аплодисменты, кто-то крикнул «браво», и уже закружились другие пары.

Нина торжествующе озирала всех и обмахивалась носовым платком. Агапов, слегка запыхавшись, улыбающийся и довольный, вышел на крыльцо вместе с Агаяном и закурил.

— Хорошо танцует девушка!

— Сорванец эта Быстрова. Очэнь симпатычная девочка.

— Какая теплынь на улице. Как на юге.

— В августе много звезд падает.

— Вы курите, Манвел Вагранович?

— Курю, но не