Андрей Сахаров

Профессор Сергей Капица сетовал, что в те годы Сахарова втянули в своеобразный «политический бизнес», и он забросил науку. В воспоминаниях знаменитого ведущего телепередачи «Очевидное — невероятное» есть любопытный эпизод, связанный со встречей двух великих учёных — его отца, Петра Капицы и Сахарова: «Елена Боннэр обратилась к отцу с просьбой подписать письмо в защиту одного диссидента. Отец отказался, сказав, что он никогда не подписывает коллективных писем, а если это надо — пишет сам кому надо. Но чтобы как-то смягчить это дело, пригласил Сахаровых отобедать. Когда обед закончился, отец, как обычно, позвал Андрея Дмитриевича к себе в кабинет поговорить. Елена Боннэр моментально отреагировала: «Андрей Дмитриевич будет говорить только в моём присутствии». Действие было как в театре: длинная пауза, все молчали. Наконец отец сухо сказал: «Сергей, проводи, пожалуйста, гостей». Гости встали, попрощались, отец не вышел с ними в переднюю, там они оделись, и я проводил их до машины».

Нобелевскую премию выдающийся физик получил не за свои исследования, а, как сформулировали норвежские академики, «За бесстрашную поддержку фундаментальных принципов мира между людьми и мужественную борьбу со злоупотреблением властью и любыми формами подавления человеческого достоинства». И была это Нобелевская премия мира, а не научная награда.

Бунт на весь мир

Особенно раздражало Леонида Брежнева и его соратников, что академик продолжал «бунтовать» и в годы разрядки международного напряжения, мешая политикам «на высшем уровне» «бороться за мир». Надо признать, что американская сторона на переговорах в 1970‐е не слишком напирала на притеснения академика — и всё-таки его деятельность оборачивалась для нашей разведки и дипломатии дополнительными потерями. Власть сперва пыталась бороться с ним сравнительно мягкими методами. Никто не ставил Кремль и Старую площадь в такое заведомо проигрышное положение. Академик, лауреат, трижды Герой Соцтруда — элита нашего общества, и вдруг — не просто вольнодумец, а бунтарь, активный диссидент, умело работающий и с отечественным самиздатом, и с зарубежной прессой.

В ЦК хорошо понимали, что великих учёных с удобным для всех нравом не бывает, но всему есть предел… Государственные умы ломали голову — как усмирить бунтаря и в то же время не потерять его академические мозги. Лучше всех сформулировал это настроение академик Пётр Капица в обстоятельном письме председателю КГБ Юрия Андропову: «Сахаров и Орлов (Юрий Орлов — ещё один выдающийся физик, близкий к диссидентскому движению. — прим.) своей научной деятельностью приносят большую пользу, а их деятельность как инакомыслящих считается вредной. Сейчас они поставлены в такие условия, в которых они вовсе не могут заниматься никакой деятельностью. Таким образом, не приносить ни пользы, ни вреда. Спрашивается, выгодно ли это стране?.. Если спросить учёных, то они решительно скажут, что когда такие крупные учёные, как Сахаров и Орлов, лишены возможности заниматься нормальной научной деятельностью, это приносит человечеству урон». Капица замечательно формулировал: «Чтобы выиграть скачки, нужны рысаки. Однако призовых рысаков мало, и они обычно норовисты, и для них также нужны искусные наездники и хорошая забота. На обычной лошади ехать проще и спокойнее, но, конечно, скачек не выиграть». Увы, при всём уважении советской власти к науке, приносящей военную мощь, смириться с политической деятельностью Сахарова в ЦК и КГБ не могли. Слишком далеко он зашёл, утверждая, что Советский Союз нуждается даже в давлении извне…

Семь лет ссылки

Сахарова отстранили от секретной работы, в советском обществе он превратился в изгоя. Противостояние академика с властью обострилось в конце 1979 года, когда «ограниченный контингент воинов-интернационалистов» перешел границу Афганистана. Сахаров назвал эту акцию «войной против афганского народа» — и его выступления на эту тему появились на первых полосах многих западных газет. В ответ с академиком поступили максимально жестко. Его — как «духовного отщепенца, провокатора, который своими подрывными действиями давно поставил себя в положение предателя своего народа и государства» — лишили всех государственных наград и сослали в Горький (ныне — Нижний Новгород) — закрытый город, недоступный для иностранцев. Логика прозрачная: там выступления Сахарова потеряют мировой резонанс.

В Горьком академик находился по существу под домашним арестом. Он и из ссылки писал гневные письма советскому руководству, трижды держал длительную голодовку, требовал освобождения для супруги и для себя… Заграничные «радиоголоса» ежедневно сообщали о мытарствах академика. Академические регалии — единственное, чего государство не сумело отнять у выдающегося физика.

Ссылка продлилась почти семь лет. Наконец 16 декабря 1986 года в горьковской квартире академика раздался телефонный звонок. Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачёв счел необходимым в личном разговоре объявить Сахарову, что он может вернуться в Москву, а его гражданские права больше не будут ограничиваться. Cвои обещания Горбачёв сдержал. Он вряд ли ожидал, что через несколько лет Сахаров станет настоящим лидером парламентской оппозиции — причем непримиримым. И сыграет важную роль в резком падении популярности самого Михаила Сергеевича…

Во главе оппозиции

Академика избрали депутатом Первого съезда народных депутатов СССР, на который Горбачёв делал большую ставку. Там Сахаров молниеносно стал негласным лидером Межрегиональной группы, лучшие ораторы которой запомнились выступлениями, лишенными всякого пиетета к «партии и правительству».

Сам Сахаров выступал подолгу, с запинками, не обращая внимания на регламент — просто говорил о том, что наболело. «Уважайте съезд», — перебивал академика Горбачёв и был абсолютно прав — и процессуально, и морально. Но перестроечная интеллигенция воспринимала эти диалоги болезненно. Сутулая фигура гонимого диссидента многих привлекала куда больше, чем «номенклатурный» облик реформатора из ЦК КПСС.

Однажды он взбаламутил съезд заявлением, что на Афганской войне наши вертолётчики бомбили попавших в окружение советских солдат, чтобы те не попали в плен. На вопрос, а откуда академик получил эту информацию, он простодушно ответил: «Из передач зарубежного радио». Среди депутатов было немало военных, в том числе — ветераны той войны. Конечно, он оскорбил их. Кроме того, это была ложная информация. Но в своей борьбе против «шестой статьи», которая обеспечивала монополию на власть одной партии — КПСС, Сахарова нередко захлестывали эмоции.

Непрочитанный

Смерть академика — 14 декабря 1989 года, в 68 лет, в разгар парламентской борьбы против «шестой статьи» — даже на фоне перестроечных потрясений стала событием c большой буквы. От панихиды в Колонном зале Дома Союзов семья отказалась: с Сахаровым прощались во дворце молодежи, в президиуме академии наук и в Физическом институте имени Лебедева. Всё закончилось манифестацией в Лужниках, которая, несмотря на прохладную погоду, превратилась в грандиозный оппозиционный митинг. Проститься с лидером оппозиции пришел и Горбачёв — тогда ещё не президент СССР, а председатель президиума Верховного Совета и генеральный секретарь