Голос оратора потонул в слезах. Тягостное воспоминание прошлого потрясало группу бывших священников, отклонившихся от благородного пути, начертанного для них Господом.

Они стали обмениваться между собой впечатлениями. Одни говорили о своих глубинных трудностях, другие обсуждали своё желание преданно трудиться, вплоть до самой победы.

— Что меня больше всего угнетает, — сокрушался один, — так это феномен забытья, которое туманит наш разум на земле. До земного опыта мы громоздим тысячи проектов преданности, упорства; мы кичимся своими добрыми намерениями, но когда приходит момент применить их на практике, мы проявляем те же слабости или приходим к тем же ошибкам, которые уже привели нас к воротам преступления и тягостных исправлений.

— Но в чём была бы заслуга, — объяснял друг, которому адресованы были эти слова, — если бы Создатель не соглашался с нами на это временное забытьё? Кто мог бы достичь предполагаемого успеха в противостоянии со старыми врагами без бальзама подобного небесного благословения на рану воспоминания? Без покоя преходящего забытья земля перестала бы, возможно, служить благословенной школой и стала бы отвратительным гнездом вечной ненависти.

— Однако, — возразил собеседник, — меня пугает подобная ситуация. При одной лишь мысли снова утратить память я ощущаю огромную тревогу; почти не осознавая своих духовных знаний, я буду идти вперёд по земных дорогам, словно живой мертвец, у которого отняли способность дышать.

— Но как бы ты научился смирению, если бы у тебя в голове были активны воспоминания твоей гордыни? Смог ли бы ты обнимать своего сына, чувствуя в нём присутствие своего внутреннего врага? Нашёл ли бы ты силы, необходимые для освящения супружеских связей, в отношении женщины, которую ты угнетал ранее, доведя её до занятий проституцией и до недостойных приключений? Не считаешь ли ты, что забытьё на земле — это одно из мощных проявлений божественной доброты к преступным и заблудшим существам? Я признаю, что человеческий опыт для того, кто наблюдал, пусть даже и издалека, расцвет духовной жизни, означает в действительности исправление в особо тягостной могиле; но мы, дорогой мой Менандро, давно оболванены преступлением. Наше сознание нуждается в искуплении. Смерть, какой бы ужасной она ни была, это падение, и земля предлагает нам справедливое лекарство, давая нам возможность подняться. Мы возродимся в преходящей тленной форме, и с каждым днём человеческого опыта мы будем постепенно умирать, пока не уберём с мирской пылью инфернальные чудовища, обитающие в нас.

Друг задумался над глубокими размышлениями и, давая понять, что его переубедили, перевёл разговор на другую тему, затем осторожно спросил:

— Когда будет определена на земле окончательная локализация нашего будущего опыта?

— В любой момент. Как ты знаешь, многие уже ушли. Благодетели нашей судьбы, превозносящие уступку новых возможностей, необходимых для наших искупительных усилий, уже передали нам последнее послание, желая счастливой развязки нашим будущим дальним странствиям.

В этот момент произошло нечто, что группа страждущих и многообещающих душ не смогла заметить. Какая-то светящаяся форма спустилась с небесного свода, как звезда, отделившаяся от огромного колье ночных звёзд, казавшегося теперь более тёмным, обволакивающим и глубоким. Почти касаясь центра мрачного пейзажа, она приняла человеческую форму, хоть и невозможно было определить её физиономические черты, настолько её ореол был ослепительно великолепным. Однако, как часто происходит в рамках человеческих впечатлений, в условиях, рождённых в нуждах каждого существа, никто из участников особо не ощутил благородного присутствия, лишь внутреннее чувство радости надеждой проникало глубоко в душу; никто не смог бы определить зарождавшийся энтузиазм, установившийся в этот момент среди них, предвкушение ощутимой победы через слова каждого участника. Кое-кто отметил, что в этот момент божественные благословения омывали всю группу, до этого смятенную и подавленную.

Менандро и Поллукс, оба спутника, особо означенных продвинутыми аргументами, проявляли возвышенную радость, заливавшую их сердца, и этот благословенный энтузиазм продолжался до тех пор, пока небольшое собрание не было распущено после прощания.

Поллукс хотел ещё остаться на несколько долгих минут, чтобы поразмышлять над великодушием Всемогущего и над величием будущего. Он не ощущал присутствия рядом возвышенной сущности, окружённой светом, полной любви, пока глубокие эмоции захватывали его разум, вели его к воспоминаниям далёкого прошлого. В этот миг он чувствовал себя затронутым непередаваемыми чувствами. Почему он столько раз терпел крах на жизненном пути среди людей? Он выносил столько сражений, всегда ища Бога через очищенную и божественную любовь. Он набирался трудолюбивого опыта, чтобы жить Евангелием Иисусовым и служить ему в духе и в истине; тем не менее, в его внутренних сражениях всегда побеждали подчинённые страсти. В каком созвездии находилась Алкиона, душа его души, жизнь его жизни? И он вспоминал о своём смирении и жертвах во имя своего искупления, отмечая, что если его добродетельная душа была полна самоотречения, то он, в свою очередь, почти неизменно оставался хрупким и шатким, осложняя свои промахи. За несколько веков до этого его поиски здоровья и совершенствования в свете Евангелия Иисуса Христа сводились к краху, поскольку к моменту завершения своего дела для вечной жизни он терпел жалкий крах как банальный преступник. В отчаянии он ужасно опустился, а возмущение лишь усиливало его мучительные наказания, заставляя его уступать, окружённого новыми соблазнами. Полный слёз горькой нежности, он теперь вспоминал лицо своей любимой. Его память казалась более ясной. Её духовное видение прорисовывалось на всём протяжении прошедших веков. Алкиона всегда была чистой и преданной, а он — всегда неисправимым и жестоким. В течение своего последнего опыта, желая предаться обновительному аскетизму, он попросил одеяния римско-католического священника, предпочтя воздержаться от добродетельных соглашений семейного очага, чтобы ощутить страдания одиночества и глубоких потребностей сердца. В своём духе он хотел железом отметить кристальную и преданную любовь. Но перед лицом опасных искушений подобные намерения также потерпели фиаско. Он осквернил алтари, изменил святым обязанностям, забыл священные обещания и снова оставил мир закоренелым бунтовщиком. Поллукс считал отвратительными свои ошибки прошлого, и, под ударами своей совести, расплакался.

А где же была Алкиона, казавшаяся такой чуждой его злоключениям? Прошло столько лет в дальних странствиях, его опечаленный дух был отмечен терпкими угрызениями совести, и он никогда больше уже не имел счастья целовать её ласкающие благодетельные руки. Время от времени он получал послания поощрения и утешения; однако не мог мириться с мучительной пустотой её отсутствия и избегать отчаяния, которое он ощущал, словно при падении в бездну жестокой горечи.

Со своими друзьями Поллукс всегда находил правильные слова, чтобы убедить наиболее стойких или утешить наиболее опечаленных. Его великие познания даровали ему духовные способности, которыми другие не обладали.

Но в