финском законодательстве определении движимого имущества. Однако эта трактовка вряд ли была применима к рассматриваемому случаю, поскольку предполагалось, что сооружения будут оставлены в том состоянии, в каком они были на момент прекращения военных действий. Советское правительство придерживалось иного мнения, а формулировка статьи VI в русскоязычном тексте, которой лучше соответствовал бы финский термин «промышленное оборудование», вряд ли давала основания для финской трактовки. В любом случае, в Финляндии вскоре решили после установления мира вернуть вывезенные станки и их части.

С советской стороны выдвигалась и иная трактовка, в соответствии с которой хозяйственные сооружения на переданных территориях должны находиться в таком виде, в каком они были в начале войны, и в соответствии со статьёй VI протокола военное командование обоих государств было обязано предпринять меры для возвращения и восстановления уничтоженных и вывезенных сооружений и оборудования. Восстановление сооружений, разрушенных в ходе бомбардировок, однако, не требовалось. Это была изложенная мне Деканозовым трактовка Кремля. Как Молотов, так и он, а я неоднократно беседовал с ними на эту тему, ссылались на действия российского командования в Печенге, которая во время войны была в руках советских войск, но в соответствии с Мирным договором была возвращена Финляндии, и где электроснабжение и другие службы были восстановлены до вывода оттуда войск.

С советской стороны это нудное дело вели в спешке и с большим пылом. Когда через три дня, 20 апреля, я был у Молотова по другим делам, то он поинтересовался, получил ли я ответ на две памятки по поводу вывезенного оборудования, и добавил, что они не могут долго ждать. Проблема осложнялась, Советский Союз передавал нам одну памятку за другой в связи с вывозом и уничтожением оборудования. В начале июня требования распространились и на вывоз различных предметов с арендованной территории в Ханко.

25 апреля я передал Молотову первый письменный ответ, после чего переписка по этому вопросу продолжилась. От имени правительства я сообщил, что если после заключения мира какие-либо части промышленных сооружений были вывезены или разбиты, то они будут возвращены или их стоимость будет компенсирована. Далее наш ответ содержал подробное разъяснение, в котором на основе проведённого расследования пункт за пунктом было показано, что отсутствие предметов, перечисленных в советской памятной записке, за некоторыми исключениями, было связано с независимыми от войны обстоятельствами (например, с тем, что к началу войны станки находились на ремонте в других местах или были перевезены ещё до войны по другим причинам) или, частично, с эвакуацией, связанной с приближением фронта и воздушными бомбардировками; частично претензии Советского Союза выдвигались ошибочно, поскольку перечисленные предметы не существовали. 7 мая в «Правде» была пространная и злая статья с фотографиями, в которой утверждалось, что вопреки положениям Мирного договора мы варварски выводили из строя промышленные предприятия. Задавался вопрос, кто дал право финским властям так бесцеремонно и грубо нарушать Мирный договор. Публикация была печальным и серьёзным событием, поскольку она появилась после того, как я передал нашу первую памятную записку по этому вопросу с ответом на соображения Молотова. Я направил в «Правду» письмо, в котором сообщил о том, что мы в письменной форме информировали Молотова о готовности вернуть или компенсировать предметы, вывезенные в нарушение Договора. Посольские дипломаты, ранее работавшие в Советском Союзе, полагали, что «Правда» вряд ли опубликует это письмо. Но, к моему удовлетворению, оно появилось в газете на следующий день на видном месте. Впоследствии аналогичные обвинения появлялись в сообщениях ТАСС и в передачах советского радио.

Поскольку решить этот вопрос по дипломатическим каналам не представлялось возможным, по нашему предложению был создан смешанный комитет, в который вошли по два представителя с каждой стороны. От Финляндии в нём были горный советник Вальтер Грэсбек и подполковник Торстен Аминофф. Так началась объёмная и многогранная работа. Советские уполномоченные выдвигали всё новые и новые требования о передаче и возврате. К «хозяйственным сооружениям» они относили небольшие домашние лесопильни, санатории и больницы, кинотеатры, гостиницы и т.д. В беседах советские уполномоченные говорили о своём стремлении побыстрее снять этот вопрос с повестки дня, но местные власти особо не торопились. В общей сложности, число «хозяйственных сооружений», в которые были возвращены станки или иное оборудование, достигло 70. В канцелярии финляндской делегации день и ночь и в выходные работали почти двадцать человек, они скрупулезно пункт за пунктом готовили ответы и комментарии к российским спискам. В начале переговоров советские представители встали на ту же позицию, что и Кремль, а именно – возвращение или компенсация собственности должны быть произведены независимо от времени, когда эта собственность была вывезена или уничтожена. Однако в ходе переговоров они, хотя и настаивали на возврате оборудования, вывезенного до наступления мира, но признали, что за подобные предметы Финляндии должна быть засчитана встречная компенсация. На этом условии были возвращены также станки и оборудование, вывезенные до заключения мира.

В связи с рассматриваемой проблемой потребовался и внутренний юридический анализ. Речь в основном шла о станках и оборудовании, принадлежавших частным лицам, которые должны были получить соответствующую компенсацию. Большинство предприятий согласились добровольно вернуть оборудование, вывезенное до заключения мира, но некоторые отказались, в связи с чем пришлось задуматься о принятии закона относительно обязанности возвращения и компенсации.

В начале июня Наркоминдел поднял вопрос о станках и другом промышленном оборудовании, вывезенном из Ханко, ссылаясь на то, что и в этом случае следует применять процедуры, согласованные для территории Карелии. По этому вопросу обменялись памятными записками, причём в финской было сказано, что Ханко находится в ином положении, поскольку этот район лишь арендован Советским Союзом для определённой цели, а именно для создания военно-морской базы. Когда в начале июля генеральный секретарь НКИДа Соболев – между прочим, приятный и приветливый человек, который не сомневался в искренности наших намерений, – передал мне ответ на нашу памятную записку, то у нас с ним состоялся продолжительный разговор. Основной смысл советских претензий состоял в том, что Советский Союз арендовал не только землю и воду в Ханко, а также всё находящееся здесь имущество, и всё это вместе взятое составляло оборонно-хозяйственное целое, которое можно было использовать для создания и поддержания военно-морской базы и за которое Советский Союз вносил арендную плату. Я ответил, что, на наш взгляд, вывоз движимого имущества был оправдан. В этой связи начался разговор о том, что является движимым имуществом, а что – нет. Соболев заявил, что теперь почти всё является движимым имуществом, так, в Москве, например, передвигают большие каменные здания. На это я сказал, что в финском законодательстве понятие движимого имущества имеет чёткое определение.