– Ты выписал чек? – проворчал я. – Разве твое поколение не переводит деньги через Venmo[39]?

Он опустил голову ближе к моей, а его глаза горели яростью.

– Она порвала его прямо у меня на глазах и сказала, что выйдет замуж за твой жалкий зад. Она хотела выйти за тебя! Со всеми условиями и твоим сволочным поведением. У меня один вопрос: как ты умудрился ее потерять? Как ты мог позволить единственной девушке, которую когда-либо любил просто… взять и уйти?

– Я не…

– Да конечно любишь! – Он впечатал меня головой в грязь.

Я извернулся, схватил его за рубашку и перевернул, поменявшись местами, и теперь оказался сверху.

– Ты дурак, любой, у кого есть пара зрячих глаз, увидит, что ты с ума по ней сходишь. Ты не мог смотреть на Персефону, как шестилетний пацан, с тех пор, как познакомился с ней. Ты не смог заставить себя присутствовать на ее чертовой свадьбе. Ты втрескался в нее по уши, как только увидел. И дал ей уйти из-за своих глупых комплексов. Ведь ты так твердо убежден в том, что ты Аид, обреченный, темный, неисправимый, что даже не потрудился прочесть миф до конца.

Хантер потянулся, обхватил меня пальцами за горло и сжал, лишая кислорода.

– Персефона! – Он сжал сильнее.

– Любила! – Тряхнул меня за шею.

– Аида!

– Я не л-л-л-люблю ее. – Я тяжело дышал, молотя его кулаками в лицо. Заикаясь. Теряя самообладание.

Хантер улыбнулся сквозь боль.

– Скажи громче, – прошептал он.

– Я не лю-лю-лю… черт подери! Не люблю ее! – Я ударил снова. На сей раз в челюсть.

– Громче!

– Ты тупой? – Не знаю, зачем я задал этот вопрос. Я и так знал, что мой брат обладал интеллектом индейки. Начиненной спермой, если на то пошло. – Я не люблю свою жену.

Он со смехом ударил меня в ответ. Мы катались по земле, колошматя друг друга, дергая за волосы, тыкая друг другу в глаза, ругаясь и рыча, как два пещерных человека.

Как два брата.

Я продолжал повторять, что не люблю ее, а Хантер заливался смехом, будто ничего смешнее в жизни не слышал.

Я не знал, сколько времени прошло, но когда мы закончили, то оба выглядели и пахли, как лошадиное дерьмо.

Тяжело дыша и обливаясь потом, мы были с головы до ног перепачканы в грязи и лошадином навозе.

Хантер первым встал и поплелся к своей машине.

– Извинись! – крикнул я ему в спину. Он отмахнулся.

– Братья не извиняются. Они просто начинают снова нормально общаться. Ты никуда не поедешь после того, как вылакал целую бутылку водки. Тащи свой зад в мою машину. Закину тебя в душ и отвезу повидаться с племянницей.

Я открыл рот, чтобы что-то сказать. Он не мог меня видеть, но все равно поднял руку в знак предупреждения.

– Брось, братец. Мне все равно. А если боишься встретить в больнице свою бывшую жену, то напрасно. К тому времени, как мы приедем, она уже будет на работе. Ты даже не спросил, как зовут мою дочь. – Он открыл дверь своей «Ауди».

– И как же?

Пожалуйста, только не Гриндер и не Нейче Вэлли[40].

Улыбка, расцветшая на его лице, грозила расколоть его пополам.

– Руни.

Двадцать третья

Киллиан

Я поехал прямиком в дом Эрроусмита, как только познакомился со своей новой племянницей Руни.

Она была похожа на розовый шарик с порослью рыжих волос, как у матери, и с голубыми глазами, как у отца. А вот легкие ей, видимо, достались, от Майкла Фелпса[41]. Малышка орала так, что вполне могла сорвать крышу.

В общем и целом, Руни была одним из самых милых младенцев, которых я видел, и желанным пополнением нашей семьи.

Я был признателен, что Сейлор сдержалась и не стала указывать на то, что я никчемный человеческий отброс, раз так поступил с ее лучшей подругой. Она приняла мои поздравления с теплой улыбкой, хотя было очевидно, что именно я в ответе за то, что ее муж вернулся к ней в палату в избитом до полусмерти состоянии и щеголяя двумя фингалами.

Несколько часов спустя я застал Эндрю, когда он плелся от дома к фургону с картонной коробкой под мышкой. В грязных спортивных штанах и с растрепанной шевелюрой он был далек от привычного образа красавчика.

Припарковавшись за фургоном и преградив ему путь, я вышел из «Астон Мартина», скрывая свое отнюдь не безупречное состояние за солнцезащитными очками и новым костюмом.

– Так быстро уезжаешь, Эрроусмит? У нас даже не было возможности позавтракать.

Он со стоном бросил картонную коробку себе под ноги.

– Завтра подаю заявление об увольнении. Взял отгул, чтобы собрать вещи, как видишь. – Он указал на грузовик, намекая на то, что я его задерживаю.

– Боюсь, меня это не устраивает, – хмыкнул я, рассматривая полупустой фургон. – Ты подашь заявление до конца рабочего дня и к трем часам отзовешь судебный иск. В противном случае, я отсужу у тебя все до последнего пенни, что я потратил на судебные издержки с тех пор, как началась вся эта хрень.

У него отвисла челюсть.

Да, я выругался.

Нет, я больше не боялся, что правда всплывет наружу.

Я уже потерял самое ценное, что у меня было, – мою жену, – и мнение всех остальных обо мне не имело значения. И его мнение меньше всего.

– Почему? – спросил он, запрокинув голову, и с прищуром взглянул на меня. – С чего мне делать все по-твоему? Все, что у твоей мерзкой женушки есть против меня, это отчет социального работника.

Я так стремительно прижал его к грузовику, схватив за горло, что у него сперло дыхание.

– Твой рот недостоин упоминать о моей жене, а тем более называть ее мерзкой.

Задыхаясь, он сжал пальцами мое запястье, которое было толщиной с его шею. Выводить меня из себя точно не было его лучшей идеей в этом году. К сожалению для него, он осознал это слишком поздно.

Эндрю порозовел, потом побагровел, после чего я ослабил давление на его трахею.

– А отвечая на твой вопрос: у нее есть не только отчет, и мы оба это знаем. Ты жестоко обращаешься с ребенком, который страдает от расстройства. С собственным ребенком. И давай не будем забывать об обвинениях в побоях за то, что ты сделал со своей женой. Не очень-то милосердно, да, Энди?

Я всю ночь снова и снова перечитывал