людях, которые в гневе невольно говорили лишнего, но сам никогда не испытывал подобного, потому что никогда не злился. Это было первое, нежелательное проявление человечности. Голубые глаза моей жены сверкнули от злости. Я хотел извиниться, но знал, что весь этаж наблюдает за нами через прозрачные стеклянные стены кабинета, а извинениями я все равно ничего не добьюсь.

Между нами все кончено.

Я был неисправим. Сломлен безвозвратно, и она не останется со мной достаточно долго, чтобы попытаться меня исцелить.

– Ты не знаешь, что я выяснила, – тихо сказала она.

– Да мне, мать твою, насрать!

Краем глаза я заметил, как Хантер шагает от своего кабинета к моему. Он прогнал любопытных зрителей, собравшихся возле моей двери, и взглядом велел мне взять себя в руки.

Я официально дошел до дна. Ничто так не свидетельствовало о том, что ты неудачник мирового масштаба, как призывы успокоиться в исполнении Хантера Фитцпатрика.

Я снова обратил внимание на Персефону и понизил голос, но все равно остро ощущал дрожь.

– Ничто из того, что ты нашла в ноутбуке Эндрю, не поможет мне выиграть это дело. Ты только дала ему еще больше оружия против меня. Теперь он наверняка рассказывает всем о том, что я отправил свою жену разузнать о его делах и заставил ее работать за двоих, чтобы попытаться собрать на него компромат. Ты не только не помогла мне, но к тому же подвергла себя опасности, и я…

Тут-то я и замолчал. И что?

Персефона приподняла бровь, глядя на меня таким голодным взглядом, что, будь у меня сердце, оно бы разрывалось из-за нее. Она явно хотела, чтобы мне было не все равно.

– И что, муженек? – спросила она. – Что произошло бы, если бы Эндрю что-то со мной сделал?

Мое тело сотрясла сильная дрожь.

Пытки водой.

Ожоги.

Избиения.

Часы, проведенные взаперти в исповедальне темной церкви в компании одних только моих демонов.

Новые встречи с ним, просьбы о большем. Чтобы искупить грехи моего отца. Чтобы оплакать нашу дружбу. Чтобы заглушить мои чувства.

И вот так просто я вспомнил, кто я такой.

Кем меня сделал Эндрю Эрроусмит.

Кем мой отец – вся моя семья – ожидали меня видеть.

Мрачная усмешка рассекла мое лицо, словно рана. Я наклонился, касаясь губами ее уха и овевая горячим дыханием ее светлые волосы.

– И я бы пожелал, чтобы он закончил начатое, Цветочница, чтобы я наконец-то смог жениться на ком-то из своего круга. Брак с тобой был ошибкой. Глупой, похотливой ошибкой. Жду не дождусь, когда мы разведемся.

Я скорее почувствовал, нежели увидел, как она отступила назад. Тогда-то и осознал, что закрыл глаза, как жалкий кретин, и вдыхал ее запах.

Высоко подняв голову и выпрямив спину, она достала из сумки стопку бумаг и с силой прижала к моей груди.

– В таком случае я тебя поздравляю. Ты упорно старался показать мне, что Эндрю превратил тебя в бессердечного монстра. Считай, что ты свободен от этого брака. А вот мой тебе прощальный подарок. Органы опеки сообщили, что Эндрю признан опасным, никудышным отцом. Я подумала, что тебе это может быть интересно, поскольку он лишился опеки над детьми и вскоре потеряет и работу.

Она сделала прерывистый вдох, сотрясший все ее миниатюрное тело.

– Я люблю тебя, Киллиан Фитцпатрик. Всегда любила. С того самого мгновения, когда мы впервые встретились на благотворительном балу, и я увидела тебя в другом конце зала. Ты был богом среди смертных. Жизненно необходимым и вместе с тем мертвым. А когда ты посмотрел на меня – посмотрел мимо меня, – я увидела в твоих глазах все свое будущее. Я знала, что ты богат, красив и влиятелен. И все же единственное, чего я хотела от тебя, Килл, это ты сам. Хотела ногтями содрать с тебя слой за слоем, сбросить их и заполучить тебя, любить и спасти. Я думала, что смогу изменить тебя. Я пыталась. Правда. Но я не могу изменить того, кто не хочет меняться. Я люблю тебя, но и себя я тоже люблю. И я заслуживаю больше того, что ты мне дал. Больше, чем ты готов отдать. Поэтому я спасаю тебя в этот единственный раз за каждый раз, когда ты спасал меня, и прощаюсь с тобой.

Она встала на цыпочки и прижалась к моим губам в холодном, равнодушном поцелуе. Ее ресницы коснулись моего носа.

– Нам всегда очень плохо удавалось уважать границы друг друга. Мы снова и снова нарушали наш договор. Если в твоем холодном сердце есть хоть капля сочувствия ко мне, больше не связывайся со мной. Что бы ни случилось, как бы сильно тебе ни хотелось что-то мне сказать, оставь меня в покое. Мне нужно время, чтобы все осмыслить, зализать раны и жить дальше. Не показывайся в доме моей сестры, у меня на работе, нигде, где могу быть я. Дай мне забыть тебя. Мое сердце не выдержит еще одного удара.

Она развернулась и ушла.

Оставила меня стоять с исключительной лазейкой в руках, уликами против Эндрю Эрроусмита и с сердцем, подскочившим к горлу.

Оно билось быстро и громко.

Живое.

Сердитое.

И полное эмоций.

Вместо того чтобы тушить пять сотен пожаров, сеющих хаос в моей жизни, я предпочел взять машину, поехать в ближайший магазин алкогольных напитков, закупиться самой дешевой, самой жесткой водкой – такой, от которой у меня наверняка будет адское похмелье, – и отправиться на ранчо.

Я напивался в компании лошадей (выпивал я, они просто наблюдали за мной через полуприкрытые двери своих стойл), предварительно выключив телефон. Цветочница наконец-то была сыта мной по горло. Миссия выполнена. Теперь, когда победа над Эндрю была у меня в кармане, когда я знал, что благодаря ей он отзовет иск, все, чего мне хотелось, это сгореть в огне вместе с ним.

Я сделал глоток водки, прислонившись спиной к стене конюшни посреди лошадиного дерьма.

Закрыл глаза. Под веками мелькал фрагмент событий, случившихся несколько недель назад.

Когда Персефона потащила меня в прачечную (до того момента я даже не знал, где в доме располагается эта комната), запрыгнула на включенную стиральную машинку, раздвинула передо мной ноги, а потом громко стонала мое имя, пока я ее трахал.

Я открыл и потер глаза. На улице было темно. Должно быть, я отключился на несколько часов.

Отлично. Еще несколько подобных месяцев, и я смогу вернуться в прежнее состояние оцепенения.

Сквозь открытую дверь конюшни замерцали желтые фары. Снаружи послышался хруст сена под шинами. Кто-то