— Любопытно, — ответил Пино простодушно. — Про них столько болтают всякого…

— Что же, например?

— Будто тут птицы на лету замерзают, до того холодно. И еще… Семьи у них будто нет. Детей отнимают у родителей и посылают в Сибирь.

— Зачем же?

Мистер Мартин забавлялся, слушая Пино. Его пухлое, холеное, розовое лицо подрагивало от удовольствия.

— И я думаю, — ответил Пино и почесал за ухом, — для чего это нужно? А вы как считаете?

Надо же подбить Мартина на откровенность. Для того Пино и повторил то, что сказала ему в Мар-дель-Плата тетушка Сульпиция, напутствуя его в плавание. Когда-то давно, должно быть еще в молодые свои годы, на скотоводческом ранчо, она подхватила эти глупые сказки насчет Сибири и с тех пор повторяет.

— Ерунда, Пино! — бросил Мартин и заходил по котельной, выталкивая из себя короткие, хрипловатые смешки. Что-то блеснуло на груди Мартина. Пино вгляделся. О! Это же Фидель Кастро, отнятый у него — Пино!

— Вам нравится этот святой джентльмен? — спросил Пино и застенчиво протянул руку к значку.

— Почему бы и нет! — расхохотался Мартин. — А ты набожный, а? Учти, здесь не признают святых. Большевики, милый мой, безбожники.

— Господи! — воскликнул Пино.

— Впрочем, нас с тобой не касается, — и мистер Мартин перестал смеяться. — Это их дело. Наша фирма торгует с Россией. Ясно? Значит, ссориться с русскими ни в коем случае нельзя.

— Я не намерен ссориться, сэр.

— Речь не о тебе, божья дудка! — строго произнес мистер Мартин. — У нас же на судне полно фашистов. Положим, для тебя это пустой звук. Ты не жил в Европе…

— Я читал про них, сэр. А кто у нас фашист?

— Шольц хотя бы… Ты уж очень наивен, Пино! Не по возрасту.

— Нет, сэр, я тоже так думал. Шольц в самом деле фашист. Он и не скрывает.

— Да, да… Так вот, фашисты только и ждут, чтобы сделать пакость русским. Ты понял? А нашей фирме от этого одни убытки.

— Пакость? Какую, сэр?

Мартин бросил смешок и опять принялся ходить по котельной. В закоулке между котлами стоял ящик с замасленным тряпьем и инструментами. Мартин поднял крышку.

— Фашисты возьмут да и спрячут здесь какого-нибудь нелегального пассажира.

— Ой, да что вы! — Пино расширил от ужаса глаза. Строить рожи он умел, и это получалось вполне натурально. К тому же слова Мартина действительно поразили его.

— Я шучу, — сказал Мартин. — Не бойся, никто не влезет. Тут взрослому мужчине не поместиться.

— Отчего же? — возразил Пино. — В самый раз.

Мартин заспорил. Пино стоял на своем, и тогда Мартин предложил пари.

— На сколько? — спросил Пино.

— Пять долларов, — объявил Мартин. И Пино не заставил себя упрашивать. Он выгреб часть тряпья и улегся в ящике. Мартин опустил крышку, она закрылась плотно.

Пино вылез, и Мартин, смеясь, протянул ему бумажку. Потом он посоветовал Пино отведать завтра на берегу русской водки. Но не советовал налегать на нее.

Что это с Мартином? Никогда он не спускался в котельную, а на Пино и внимания не обращал. Просто не замечал его, бывало. Неспроста все… И тут Пино вспомнил совет старого капитана и посмотрел на руки Мартина. Он то рывком засовывал руки в карманы пиджака, то резко вынимал их и вертел пальцами за спиной. Мартин смеется, шутит, но нет в его движениях ни доброты, ни веселости…

Однако вскоре Пино перестал думать о Мартине. Закончив уборку, он вышел на палубу. Вокруг сомкнулся загадочный, невиданный советский город. Он звал Пино, подмигивал ему своими огнями.

На берег Пино сошел утром, с двумя матросами — датчанином и голландцем.

Все время томило Пино ожидание чего-то необычайного. Город как город… Рекламы вот маловато. Одеты все хорошо, тепло, нищих нет. Датчанин спросил Пино, не болит ли у него что-нибудь.

— Здесь вылечат бесплатно, — сказал он.

— Да ну?!

— У меня в Лондоне зуб как заныл, хоть в воду кидайся! Так ведь там с тебя сдерут… У нас ребята, коли стоянка в советском порту предстоит, мучаются, но терпят.

— Эх, досада! — воскликнул Пино и скорчил гримасу. — Не болит нигде.

Вечером матросы повели Пино в Клуб моряков. По дороге он набил карманы сигаретами да еще купил бутылку водки. В карман она не лезла, и Пино помахал ею, держа за горлышко.

В шумном вестибюле все трое застенчиво озирались, ища своих, с «Ориона». Датчанин толкнул Пино и показал куда-то вверх. Э, вот встреча! Сам мистер Мартин!

Четвертый помощник стоял на лестнице, украшенной у подножия статуями, и беседовал с незнакомым седым мужчиной.

Следует ли попадаться начальству в таком месте? Почти не задумываясь, Пино шагнул к статуе, опустил на плитчатый пол бутылку, и начал, истово крестясь, отбивать поклоны мраморной женщине в ниспадающих одеждах.

Кругом загрохотал такой смех, что Пино чуть не оглох. Хохотал и мистер Мартин. Его круглая румяная физиономия стала пунцовой. Потом он поманил пальцем Пино и сказал седому:

— Полюбуйтесь, господин директор, это наш первый комик. Мертвого развеселит.

Седой сказал:

— Превосходно! Мы попросим его выступить на концерте сегодня.

— О, Пино не откажется!

Баритон мистера Мартина сладко журчал. Мистер Мартин явно заискивал перед директором советского клуба.

— Простите, сэр, — сказал Пино, разыгрывая крайнее смущение. — Я не собирался никого смешить. Эта каменная сеньора разве не дева Мария?

И все кругам опять покатились, а мистер Мартин сказал директору:

— Да, таков наш матрос! Дикарь наших цивилизованных джунглей.

Выступил Пино с триумфом. Он плясал, пел «Кукарачу», изображал звуки городской улицы, современный джаз и утро в скотоводческом ранчо. Все это коронные номера Пино, но редко у него бывало столько слушателей. Наверно, больше двухсот человек собралось в зале. И все корчились, поджав животы.

Пино вернулся на судно, опьяненный успехом. Он столкнулся в коридоре с коком Анастасом, которому думал рассказать про мистера Мартина, но, не узнав грека, пробежал мимо.

Долго ворочался Пино на своей койке. Вот ведь, город как город, и люди с виду обыкновенные… И все-таки правду говорил тот кубинец в Лондоне, здесь другой мир. Родись тут Пино, на здешней земле, он смог бы учиться и, наверное, был бы знаменитым артистом.

И Пино вообразил себя знаменитым артистом — на огромной сцене, в необъятном зале, под лучами прожекторов — режуще-ярких, до боли, до слез.

7

Понедельник. Одиннадцать часов сорок минут.

Солнце отпечатало два золотых квадрата на стене кабинета Чаушева. В одном — его подполковничья шинель, охваченная теплым сиянием; в другом — старый, выгоревший план порта и учебный плакат, показывающий морское судно в разрезе. Пожалуй, можно подумать,