— Ты давно морячишь?

Что ж, пусть узнает все. Пино вдруг потянуло излить свою душу. Да, морячит давно, но не совсем по своей воле. По-настоящему он с морем не сдружился. Одно неплохо — повидал разные края. А так в Мар-дель-Плата, в котельной при мельнице, куда спокойнее, чем на судне. Виновата жестокая сеньорита Роса…

Как он ни старался тронуть ее сердце, сколько ни пел по ночам под ее окнами, она и улыбки не бросила ему. Даром, что дочь грузчика, — горда так, словно у папаши весь город в кармане. Наконец Пино не вытерпел, сгоряча поклялся уйти из родного Мар-дель-Плата, уйти навсегда. Не услышит больше сеньорита его песен… Пино произнес клятву громко, на всю улицу, и при этом сердито, сухо щелкал по гитаре костяшками пальцев. Не помогло! Сеньорита осталась холодной как лед, а он, не зная как сорвать досаду, нагрубил управляющему. И пришлось волей-неволей выполнить клятву.

— Не беда, мальчик. На свете не одна сеньорита.

— Разумеется, сэр.

Что еще рассказать? Увы, жизнь Пино не очень-то богата событиями. Глаза капитана ласковые и голубые, как у ребенка, словно спрашивали еще о чем-то.

— Я просто бродяга, — вздохнул Пино.

— Ты — человек, — сказал капитан, приподняв голову. — Это и мало и много… Зависит от каждого.

— Да, сэр. Люди есть разные. Вот, например, мистер Мартин… — И Пино выложил то, что жгло ему язык: — Он разве главный на судне? Что ему надо?

Веки капитана закрылись. Он точно вдруг забыл о присутствии Пино.

— А Шольц фашист, — проговорил Пино громко, чуть не крикнул. Не хотелось обрывать разговор на таком месте. Пусть капитан ответит. Хоть что-нибудь!..

Но капитан молчал, а Пино почувствовал укол стыда. Не подумал ли капитан, что он — Пино — ябедник? Вовсе нет! Тут же не ябеда! Тут совсем другое…

— Ты же видишь, мальчик, — заговорил наконец капитан, и его голова беспокойно задвигалась на подушке. — Ты же видишь. Если бы я мог… Разве я впустил бы к себе фашиста? Судно для моряка — его дом… Духу бы фашистского не было здесь.

— Да, сэр, — бормотал Пино. — Конечно, сэр… Вы не виноваты.

В глазах Пино, в его молодых глазах капитан выглядел таким дряхлым, таким слабым, что, казалось, жизнь в нем вот-вот погаснет. Достаточно пустяка… Одного резкого порыва ветра… Или одного неосторожного слова…

— Хорошо, хорошо, мальчик. Дело не во мне. Они опять лезут, вот главное… У них уже нет Гитлера, слава богу, но они все-таки лезут опять.

Рука капитана тронула колено Пино и теперь лежала на нем, почти невесомая.

— Да, сэр. Верно, сэр. Шольц показывал нам карточку… До чего же бравый вид у него был! Штурмфюрер или шарфюрер, что ли… Мистер Мартин, и тот потешается над Шольцем, эх ты, мол, такой-сякой фюрер! А Шольц злится. Странное дело, сэр, при матросах они чуть не ссорятся, а между собой втихомолку шепчутся, будто о чем-то сговариваются. Кок Анастас замечал, да и я тоже. Странный этот Мартин, убей меня бог, сэр!

Губы капитана зашевелились, но он ничего не сказал.

«Да и что он может сказать! — подумал Пино с горечью. — Ему же не видно отсюда, из каюты. Пора уходить. Капитан, наверно, утомлен беседой».

— Постой, — услышал Пино. — Налей сюда немного воды, — худые, восковой желтизны пальцы старика коснулись стакана, — и десять капель вон из того пузырька. С синей наклейкой.

— Да, сэр.

Он отмерил десять капель. При этом Пино чувствовал пристальный взгляд капитана.

— У тебя хорошая рука, мальчик. Имей в виду, если ты хочешь узнать человека, смотри не только в лицо ему. И на руки смотри…

— Да, сэр.

— Ступай, мальчик.

Что-то екнуло в груди Пино. Еще немного — и он поцеловал бы руку капитану, как отцу. Но он постеснялся сделать это.

Весь остаток дня Пино был задумчив и не потешал товарищей своими шутками и шаловливыми выходками, даже не играл на своей губной гармонике.

Беседу свою с капитаном он передал коку Анастасу слово в слово.

— Черт их ведает, что у них на уме, у Шольца и у Мартина, — сказал кок. — Если они выкинут какую-нибудь пакость в советском порту, тогда скверно… Капитан этого не перенесет.

— Господи, конечно! — воскликнул Пино.

Наутро из тумана выплыл советский берег — плоский, низменный, лесистый. Он разочаровал Пино, в воображении рисовалось что-то другое. Впрочем, он не мог бы объяснить точно, чего он ждал. «Орион» вошел в устье широкой реки. Слева блестели крыши пакгаузов, мокрые от моросившего дождя. Пакгаузы, краны порта и каменные дома города, рассыпанные на правом берегу, — все это такое же, как во многих других странах.

Скорее бы на сушу! Но нет, сперва надо прибрать котельную, а на это уйдет весь вечер.

5

Понедельник. Девять часов тридцать минут.

Ветер переменился и смел тучи, в кабинет Чаушева полилось солнце. Сейчас оно щедро освещает стройную, ладную фигуру лейтенанта Мячина.

Чаушев слышит продолжение воскресного происшествия. Мячин не ограничился регистрацией и не только дал знать чекистам города. Слова «незнакомец исчез», записанные собственной рукой в журнале, беспокоили его. Он разыскал дружинников, которые выпустили этого человека из вида. Да, он, вероятно, зашел в дом. И вот что любопытно, вскоре в ту же парадную вошел иностранный моряк, хорошо знакомый и дружинникам и пограничникам. Невозможно было не узнать этого верзилу с плоским, серым, испитым лицом, в зеленой курточке-коротышке. Курт Шольц, радист с парохода «Орион», известный кутила и скандалист…

— Шольц минут через десять вышел, — докладывал Мячин. — А затем, немного погодя, и тот…

— Номер дома?

— Восемнадцать, товарищ подполковник.

Чаушев посмотрел на свой набросок. Да, так и есть. Крестик на месте. Дом восемнадцать, семиэтажный, с верхних площадок лестницы порт просматривается довольно хорошо.

— Кстати, — и Чаушев провел карандашом стрелку, — оттуда и «Орион» виден.

Мячин наклонился, его щека с серебристым пушком залита кумачовым румянцем. Чаушев еще не похвалил его. Но Мячин чуток, одобрение начальника он улавливает без слов и всегда при этом краснеет.

«Вот ему воображение как раз помогает, — подумал Чаушев. — Хотя и не всегда…»

Смутные подозрения, отдельные и, казалось, не связанные между собой факты, и люди вдруг соединились, и обозначился след…

Но если за всем этим кроется что-то действительно серьезное, тогда они уж очень беспечны — и Шольц, и другой… На диво беспечны!

6

Пино орудовал шваброй и тряпкой, поднимая облака пыли. Мистер Мартин, спустившийся в котельный отсек, долго чихал, прежде чем заговорил.

— Вот мы у большевиков, — сказал он. —