Отношения Лестера с королевой сформировались и продержались так долго благодаря стародавним идеям куртуазной любви. На деле отношения этой пары поначалу строились на реальных надеждах и желаниях, требовавших незамедлительного удовлетворения, а в дальнейшем – на семейной, почти супружеской повседневной жизни. Если Лестер стремился к реальному, юридически оформленному браку, который мог бы дать ему наследников (и, возможно, положение превосходства, к которому стремился любой мужчина в XVI веке), то Елизавета была вынуждена признать разницу между мечтой и реальностью. Возможно, это и послужило причиной ее неистовой ярости.

Лестеру никогда не удавалось играть роль куртуазного влюбленного – он с трудом с ней справлялся. Хэттон же, судя по его письмам, стремился развивать язык любви и куртуазные идеи; но что действительно выделяло Хэттона среди других, так это его истинная и непреходящая привязанность к Елизавете. По свидетельству Нонтона, Хэттон однажды заявил, что королева занимается ловлей человеческих душ, используя такую сладкую наживку, что никто не может выбраться из ее сетей. И хотя этот образ выглядит довольно устрашающе, никто не мог бы усомниться в том, что Хэттон сам охотно подарил ей свою душу.

Однако уже в ближайшем будущем новое поколение доведет идею куртуазного поклонения до максимальной высоты – в такой масштаб, скорее всего, даже сама Елизавета никогда бы не поверила. Тем самым потомкам Елизаветы удастся обнажить всю бренность куртуазной идеи – неприятную смесь принуждения и амбиций, лежащую в ее основе.

Часть VI

1584–1603 гг.

Congé – прощальное стихотворение, особенно распространенное среди труверов.

Когда красой цвела и мне светил успех,

Когда слова любви я слышала от всех,

Тогда всем без изъятья твердила я слова:

«Ступайте прочь! Ступайте прочь!

Я вас терплю едва!»

Как много пылких душ недуг любви косил,

Их горе описать мне не хватает сил,

Но в гордости своей твердила я слова:

«Ступайте прочь! Ступайте прочь!

Я вас терплю едва!»

И вот пришел красавец, Венеры дерзкий сын:

– Вы неприступны, Леди, но выход есть один.

Чуть натянуть поводья – забудете слова:

«Ступайте прочь! Ступайте прочь!

Я вас терплю едва!»

От таковых речей всё изменилось вдруг,

Ни ночи нет, ни дня от непосильных мук,

Могла ли я подумать, что буду клясть слова:

«Ступайте прочь! Ступайте прочь!

Я вас терплю едва!»[209]

Елизавета I, 1580-е годы

21

«Песенку ей старую поет»: 1584–1587 гг.

Для Елизаветы 1580-е годы начались на мажорной ноте, несмотря на отъезд Алансона. Даже наступление 50-летия в сентябре 1583 года особо не подорвало ее уверенность в себе. И имелся прецедент: в одной из легенд о короле Артуре Гвиневра изображалась как женщина в возрасте за 50 лет и при этом все еще самая красивая женщина в мире… Возможно, окончание возраста фертильности, когда ее можно было обоснованно подтолкнуть к замужеству, принесло ей своего рода свободу, возможность – или неотложную задачу – переосмыслить свою идентичность. Но для окружавших ее мужчин время шло по-другому. Лестер, Хэттон и остальные приближенные все меньше обнаруживали в себе желание бесконечно играть в одни и те же игры, совершая ритуальные нападения и вступая в дежурное соперничество.

Летом 1584 года всего за несколько недель произошло три важнейших события – три смерти, заставившие каждого из них более четко обозначить свои позиции. 10 июня в Нидерландах скончался герцог Алансонский. И хотя Елизавета, возможно, испытывала неоднозначные чувства по поводу его ухаживаний, ее слова из письма Екатерине Медичи звучат вполне искренне: горе его матери «не может быть больше, чем мое собственное… Я не нахожу никакого утешения, кроме смерти, которая, я надеюсь, скоро воссоединит нас. Мадам, если бы вы могли узреть образ моего сердца, вы бы увидели портрет тела без души».

Смерть Алансона лишила нидерландских протестантов надежды на иностранную помощь. Всего месяц спустя последовал новый удар – убийство протестантского лидера Вильгельма Оранского католическим фанатиком, предположительно, на деньги испанцев. При этом Лестер вовсе не собирался отказываться от своего высокого положения в английской политике – как и от своих амбиций возглавить армию помощи единоверцам Нидерландов. Теперь этот вопрос казался более важным, чем когда-либо.

Но всего несколько дней спустя, все в том же июле, Лестер получил третий удар более личного характера – смерть малолетнего наследника лорда Денби. Когда пришло известие о его болезни, Лестер со свитой находился в графстве Нонсач. Формально не отпросившись у королевы, он тут же бросился в Уонстед-хаус к Летиции. Родители окружили заботой своего «благородного чертенка».

Хэттон утешающе писал ему: «Вам внимают миллионы человеческих сердец, которые, ей-богу, любят вас не меньше, чем дети или братья. Поэтому оставьте печаль, мой добрый господин, и утешьтесь вместе с нами, мы всей душой с вами». «Ваша добрая дружба никогда не знает недостатка», – с благодарностью написал в ответ Лестер. Но поскольку Летиции было уже за сорок, а у него самого было слабое здоровье, Лестер понимал, что, вероятно, потерял свой шанс на династию. Это придало еще большее значение молодым людям из его большой семьи: племяннику Филипу Сидни и пасынку, который очень скоро появится на авансцене.

В последующие годы, по мере старения Елизаветы, ее портреты будут все меньше отражать ее настоящее лицо и превратятся в тщательно продуманную аллегорическую иллюзию, столь же лишенную сходства с реальной женщиной, как предмет поэзии любого куртуазного влюбленного. Мужчины, окружавшие королеву, не могли влиять ни на ее способности к коллективному внушению, ни на ее макияж. И Хэттон, и Лестер начали стареть раньше времени. «Очаровательные седовласые пожилые джентльмены» – так один иностранный гость описал первое поколение фаворитов королевы, неспособное больше соответствовать ее активности или убедительно источать лесть, которая была ей так необходима.

При дворе появились новые мужчины, которым это давалось гораздо легче.

Самая известная история об Уолтере Рэли[210] – еще не «сэре Уолтере» – была записана неким Томасом Фуллером, родившимся примерно четверть века спустя[211]. «Капитан Рэли, прибывший к английскому двору из Ирландии в приличном костюме (его одежда составляла тогда значительную часть его владений), встретил королеву на прогулке, в тот момент,