Пока молодое поколение фаворитов Елизаветы бранилось, старшее продолжало жить дальше. К этому времени завершилась эволюция Хэттона в умелого политического манипулятора. В 1587 году Елизавета назначила его лордом-канцлером. Уильям Кэмден сообщал, что правовой истеблишмент «воспринял это как крайнее оскорбление… И все же он попал в место с величайшей концентрацией права, а нехватку знаний закона стремился восполнить с помощью равенства и справедливости». По иронии судьбы, Рэли тоже стал ярым приверженцем парламента.

Что касается отношений с Елизаветой, поэтический диалог Рэли с королевой, датированный примерно этим периодом, хорошо отражает баланс сил в паре. Рэли начинает:

Фортуна отняла мою любовь,

Восторг всей жизни, рай моей души.

Фортуна забрала тебя жестоко вновь,

Хозяйку мира и фантазий о любви.

Ответ Елизаветы начинается с унизительного прозвища:

Мой глупый мопс, что приуныл, чудак? —

Не хмурься, Уолт, и не пугайся так.

Превратно то, что ждет нас впереди;

Но от моей души беды не жди[214].

И хотя сама Елизавета здесь предстает даже более могущественной, чем сама Фортуна, в конце она снисходительно призывает Рэли набраться храбрости:

Для радостей убит, для горя жив, —

Очнись, бедняга, к жизни поспешив!

Забудь обиды, не грусти, не трусь —

И твердо знай, что я не изменюсь[215].

Это напоминает их знаменитый обмен репликами, когда Рэли впервые появился при дворе. Сообщалось, что тогда он нацарапал на оконном стекле: «Я хотел бы взобраться наверх, но при этом боюсь я упасть». На что королева ответила: «Если сердце вас подводит, путь наверх вам не подходит».

В том же 1587 году Елизавета пообещала Рэли одну из высших должностей – капитана своей гвардии (хотя события, и не в последнюю очередь решимость Хэттона сохранить эту должность за собой, не давали Рэли занять ее еще несколько лет). При этом унаследовать позицию Лестера как главного королевского конюшего королева позволила Эссексу. Обе эти должности давали возможность особенно близкого общения с монархом.

В 1588 году, когда к Англии приближалась Непобедимая армада и Елизавета отправилась произнести знаменитую речь в Тилбери, по обе стороны от нее ехали Лестер и Эссекс. Сначала королева хотела выступить на южном побережье, поближе к месту боевых действий, но Лестер воспротивился этому, прибегнув к куртуазной лести и теплым увещеваниям на правах старого друга.

Он писал: «Человек должен содрогаться, когда думает о Вашей Милости, самом священном и изысканном существе, о котором мы должны заботиться в этом мире; особенно учитывая, что Ваше Величество наделено поистине королевской храбростью, позволяющей перенестись в самые отдаленные уголки королевства, чтобы встретиться со своими врагами и защитить свой народ. Я не могу, моя дорогая королева, согласиться на это». Благодаря увещеваниям Лестера в историю вошла речь Елизаветы, произнесенная именно в Тилбери.

Елизавета с готовностью подхватила у Лестера тему защиты.

Мой возлюбленный народ! Нас призывали те, кто заботится о нашей безопасности, воздержаться от выступления перед вооруженной толпой из-за страха предательства; но я заверяю вас, что я не хочу жить, не доверяя моему преданному и любимому народу… Поэтому, как вы видите, в это время я среди вас, не для отдыха или развлечения, но полная решимости в разгар сражения жить и умереть вместе с вами и положить за моего Бога, мое королевство и мой народ мою честь и мою кровь, обратившись в прах.

«Я знаю, – продолжала она, – тело мое – тело хрупкой и беспомощной женщины, но в нем таится сердце и отвага короля, и короля Англии в том числе». Она была «полна презрения к тому, что Падуя, Испания или любая другая монархия Европы может осмелиться вторгнуться в пределы моего королевства». Она сама будет «генералом, судьей и тем, кто вознаградит каждого из вас по заслугам на поле боя», заявила она. Но заявила ли? Свидетельств от очевидцев, которые слышали эту речь непосредственно во время ее произнесения, не было. Любопытно, что в альтернативной версии речи, замеченной исследовательницей Лизой Хилтон (текст под современной картиной в одной из церквей Норфолка), гендерная проблема ставится еще более остро: «Враг может бросить вызов моему полу, ибо я женщина, так что я могу ответить, используя его же лекало, ибо он всего лишь мужчина».

Однако официальная версия речи королевы была записана Леонелом Шарпом, капелланом на службе графа Лестера, затем напечатана и в течение недели разослана по всей Европе. Шарп описывал, как Елизавета проносилась через свои эскадрильи, словно «вооруженная Паллада». Она взяла за правило оставлять своих фрейлин и проезжать сквозь войско, держа перед собой державный меч, как выразился Кэмден два десятилетия спустя, «иногда как Женщина, но временами – с выражением лица и поступью настоящего Солдата».

Более поздние хронисты сообщали, что Елизавета носила шлем и нагрудник, – именно этот образ дошел сквозь века до потомков, но само представление было в ходу и у современников. За много лет до этого один посол сообщал, что Елизавета практиковалась в езде на боевом коне, чтобы возглавить атаку на Испанию, как новая Боудикка[216] или Бритомарта[217] – либо даже Екатерина Арагонская или Маргарита Анжуйская.

На самом деле войско, воодушевленное речью Елизаветы, так никогда и не проявило себя в деле. К тому моменту, когда она выступала в Тилбери, испанский флот рассеял скорее «Божий ветер», чем какие-либо действия англичан. Но тогда этого никто не знал. Слухи твердили обратное – что испанская армия вторжения высадилась в Англии. Лишь через несколько недель англичане будут окончательно уверены в разгроме Испании.

Но если отбросить зрелищность, «хрупкое и беспомощное» женское тело королевы всегда мешало ей выставлять напоказ маскулинно-воинственную сторону монархии. Около 30 лет Лестер поддерживал ее в этом, заменяя ее всякий раз, когда это требовалось, – настолько часто, что теперь казалось, будто он разделяет с ней трон. Празднества в честь победы возглавил Эссекс. Королева с Лестером удовлетворенно наблюдали за происходящим из окна. Но уже через несколько недель Лестер умер от внезапной болезни, оставив Елизавету в полном отчаянии.

Согласно отчету испанского представителя, королева на «несколько дней кряду» уединилась в своих покоях. Уолсингем писал, что она отказывалась «разрешать кому-либо наносить ей визиты» и заниматься делами. В письме Шрусбери она сообщала о своей утрате как о «событии, которому мы не можем найти никакого утешения, кроме как подчинив нашу волю неизбежному повелению Бога». После смерти Лестер оставил «нить прекрасных белых жемчужин в количестве шестисот штук» своей