в поэме Спенсера выступает врагом добродетели. Антагонистами целомудренной героини Бритомарты предстают Малекаста и Басиран, которых Льюис отождествляет как раз с куртуазной любовью. Красивая, но нецеломудренная Малекаста правит Замком радости, где верховодит Купидон, а сопровождающие и обожающие ее рыцари «как будто сошли прямо со страниц „Романа о Розе“»[222]. Чародей Басиран правит другим, жутким, но манящим замком, где выступает Маска Купидона, которая, по словам Льюиса, «воплощает все терзания Изольды среди прокаженных, безумного Ланселота в лесах, Гвиневеры у столба или постриженной в монахини и кающейся»[223].

Превозносимое Спенсером целомудрие «предстает не девственностью, а добродетельной любовью», в конечном итоге – брачной любовью, «победоносным союзом романтической страсти и христианского брака»[224]. Льюис утверждает, что для Спенсера куртуазная любовь – это главный противник целомудрия, а рассказываемая им история – «последняя битва между романтикой брака и романтикой прелюбодеяния»[225].

Не потому ли Спенсер, хоть и был представлен Елизавете – читал ей свои сочинения, получал ежегодную пенсию, – так и не получил должности при дворе? С другой стороны, хотя у него не было иного выбора, кроме как пользоваться предлагаемыми благами, Спенсер не любил двор: мир роскоши во времена экономических трудностей, мир молодых мужчин, возглавляемых стареющей женщиной. В поэме «Колин Клаут возвращается домой» (название основано на стихотворении Джона Скелтона) он ясно выразил свои чувства по поводу этого места. Вскоре Спенсер вернулся в Ирландию, а восемь лет спустя оказался изгнанным из своего дома-замка ирландскими повстанцами.

Кажется весьма показательным, что Спенсер, так ненавидевший двор и написавший погребальную песнь куртуазной любви, имел связи со всеми главными придворными Елизаветы. Если оставить долги поэта Лестеру и Рэли, среди тех, кому посвящена «Королева фей», значится имя Кристофера Хэттона. А когда в 1599 году Спенсер умер от чумы в Лондоне, его похороны в Вестминстерском аббатстве, где коллеги-поэты бросали перья на его могилу, оплатил Эссекс.

Чувства Спенсера по поводу королевского двора разделяли многие его современники, все больше разочаровываясь во власти Елизаветы. Молодые люди чувствовали себя загнанными в ловушку и уставшими от бессилия, пытаясь обменять ворчливую привязанность влиятельной женщины на власть во внешнем мире, мире оружия. В 1590-е годы эта злость выражалась литературной жестокостью. Вероятно, в реке куртуазной любви всегда присутствовало ядовитое течение сексуальной фрустрации, со всеми вытекающими последствиями: например, негодованием по отношению к куртуазной возлюбленной, чье влияние могло либо раскрепостить, либо обессилить мужчину. Теперь на первый план выходила именно эта сторона куртуазной любви.

Уолтер Рэли и сам был хорошим поэтом и входил в «бригаду куртуазных творцов», расцвет деятельности которой пришелся на последние годы жизни Елизаветы.

Любовь у женщин – не любовь,

А детская забава,

Пустое чванство и каприз

Налево и направо.

А настоящая любовь

Горит в груди огнем.

Не потушить, не заглушить,

Не позабыть о нем[226].

Рэли писал гимны Елизавете, называя ее «душа всей жизни и небеса моей души… мой единственный свет и возлюбленная моих фантазий». Исследовательница Жермен Грир, однако, отмечала, насколько резко в некоторых стихах Рэли гипербола контрастирует со словами его истинной любви, как, например, в письме, которое он написал своей жене Бесс накануне неслучившейся казни: «Перенесу свой крах спокойно / И с сердцем легким, как твое…» А в другом стихотворении он писал, что страсти подобны потокам и ручьям: «О, как любовь похожа на ручей! / Лопочет мелкий, а глубокий тих…»[227]

Придворные поэты начали выступать против куртуазных ухаживаний. В поэтическом ответе на восхваление любви Томаса Хениджа Рэли пишет: «Прощай, фальшивая любовь, оракул лжи… и лихорадка разума». Граф Эссекс тоже гордился тем, что не пел «блудливых песенок любви / О чепухе, струящейся в придуманные уши». По крайней мере в этом Эссекс и Рэли были заодно, ибо даже Эссекс обратился к стихам, чтобы выразить не только изысканные чувства, но и их обратную сторону. Одна недатированная песня, приписываемая Эссексу и положенная на музыку Джона Дауленда, содержит прямое отрицание куртуазной любовной этики с ее чувством невыносимой боли.

Простит ли мне она грехи под лживой маской?

Смогу ль назвать добром ту, что предстанет злом?

Огонь, рассеявшись в тумане, светит ясно?

И должно ли хвалить листву, что не дает плодов?

Нет! В тех местах, где вместо тела – тени,

Легко напасть, коль взгляд у жертвы тускл.

Холодная любовь – пузырик в морской пене.

Иль буквы на песке, что ветер мигом сдул.

Ужели хочешь ты по-прежнему быть жертвой,

Коль ясно всем, что ей не полюбить тебя.

Коль не дано тебе в ее душе стать первым,

Смирись, твоя любовь бесплодна навсегда.

Уж лучше тыщу раз мне жизнь мою закончить,

Чем продолжать страдать и плакать во дворце.

Прошу лишь, госпожа, навек того запомнить,

Кто умер ради вас с улыбкой на лице.

Теперь же ветер усиливался, и вскоре должен был сдуть буквы на песке.

23

«Замешательство и противоречия»: 1590–1599 гг.

1580-е годы стали одновременно апогеем и поворотным моментом правления Елизаветы I. Спектакль все чаще разыгрывался новой труппой актеров. В зрелый период жизни Елизаветы самыми значительными отношениями с эмоциональной точки зрения, несомненно, были отношения с Робертом Дадли, 1-м графом Лестером. И все же, при всей важности Лестера, его имя вполне могло затеряться в хронике первых десятилетий правления Елизаветы. Его влияние, как и влияние многих женщин-консортов, распространялось в основном в кулуарах придворной жизни: это были, образно говоря (а может, и буквально), «разговоры под одеялом». Все эти годы были всецело посвящены королеве, и Лестер (как и Хэттон и, конечно, Бёрли) в конечном счете был доволен таким положением дел.

История более поздних фаворитов Елизаветы складывалась совсем по-другому. В это время на подмостках доминировал граф Эссекс, в полном соответствии со своими намерениями. Не менее харизматичной фигурой стал Уолтер Рэли, который действовал несколько в другом стиле. Можно сказать, что поздние фавориты более агрессивно защищали свою маскулинность, с меньшей готовностью принимая позы куртуазной любви в любых смыслах, кроме литературного.

В ноябре 1591 года в возрасте всего пятидесяти одного года умер Кристофер Хэттон. С его смертью, как говорится, ушла целая эпоха. Последние месяцы жизни он потратил на важные политические дела, наглядно показав, насколько далеко он ушел от поклонника танцев, коим был в ранние придворные годы. Одним из его последних дел стало