простого народа, – люди никогда не любили ни Лестера, ни Хэттона (не говоря уже о Гавестоне или Мортимере). Признаком смены времен можно считать тот факт, что если еще недавно считалось почетным носить при себе изображение Елизаветы, то в 1600 году Тайному совету пришлось запретить продажу изображений Эссекса и других дворян – соперников Елизаветы в роли всенародно любимого правителя, если не претендентов на сам ее трон.

Именно неприязненное отношение королевы, писал Бэкон, могло наконец сподвигнуть Эссекса «к защите своего достоинства». В собственных интересах ему следовало приуменьшить военные амбиции; больше участвовать в придворных играх; его комплименты должны были быть более теплыми и менее формальными, а ухаживания – менее поверхностными, чем раньше. Что ж, это отличный совет, только вот Эссекс был последним, кто мог бы им воспользоваться. Как утверждал его новый советник Генри Кафф, он «ничего не умеет скрывать; и любовь, и ненависть написаны прямо у него на лице». И в этом лице отразился тот самый образ, который Елизавета видеть не желала.

Приближаясь к возрасту 65 лет, королева заметно старела. На расстоянии иллюзия молодости еще сохранялась: одна путешественница, ослепленная ее одеянием и драгоценностями, заявила, что на вид ей нельзя дать больше 20. Но другие иностранные гости сообщали, что ее лицо «очень постарело. Оно длинное и худое, а зубы очень желтые и неровные… Многие из них отсутствуют, так что ее трудно понять, когда она говорит быстро». Ходили слухи, что в последнее десятилетие своего правления королева избегала зеркал, но она была слишком проницательна, чтобы не видеть свое отражение в глазах мужчин или оживленных девушек, которые прислуживали ей и знали все тайны, скрывающиеся за «маской юности»[232]. Когда одна из ее служанок, леди Мэри Говард, появилась в особенно изысканном бархатном платье, Елизавета отреагировала враждебным сарказмом. Впрочем, ходили слухи, что Мэри Говард имела связь с Эссексом. Обида королевы вполне могла быть вызвана не самим платьем с золотой отделкой, а мужчиной, ради которого та его носила. Эссексу также приписывали связь, помимо Элизабет Саутвелл, с миссис Рассел и Элизабет Бриджес, а еще с крестной дочерью королевы Элизабет Стэнли.

Сэр Роберт Нонтон позже писал о проблемах в отношениях Елизаветы и Эссекса: «Первая из них – это неистовое снисхождение королевы, свойственное старости, когда она сталкивается с угодным и достойным подданным… Вторая – это ошибка в выборе объекта ее милости: сам милорд, который слишком быстро сблизился с ней, как ребенок, сосущий грудь чересчур изобильной кормилицы». Если бы хотя бы кто-то из них продемонстрировал «более пристойное поведение», все могло бы сложиться иначе. Но этого не случилось, и их отношения были «подобны плохо настроенному инструменту, постоянно впадающему в диссонанс».

И все же их все еще многое связывало – не только практические потребности, но и какая-то внутренняя, глубинная связь[233]. И в письмах графа, и в письмах королевы присутствует горячность, предполагающая наличие настоящих эмоций. В одном из его писем есть такие слова: «С тех пор как я впервые был настолько счастлив, что узнал, что такое любовь, меня ни на один день, ни на один час не покидали надежда и ревность, и пока вы оказываете мне милость, они остаются неотлучными спутниками моей жизни».

Но, несмотря на все это, Эссекс (как и его соперник Рэли?) не смог по-настоящему понять и оценить милость Елизаветы, как это сделал Лестер (а также Хэттон и Сесилы). Примечательно, что он осмелился писать ей почти на равных, чего никогда не делали его предшественники. Качества нерешительности и притворства он считал чистой слабостью – тогда как в умелых руках Елизаветы они стали одними из лучших орудий. Он раздул огонь куртуазной любви до такой степени, что тот превратился в костер. Но, подобно все более редким волосам на голове королевы, пышная процессия куртуазной любви к тому времени тоже немного поредела.

По сравнению с циничными 1590-ми, при дворе, казалось, царили почти невинные настроения ранних лет правления Елизаветы. Сэр Джон Харингтон писал о «своего рода усталости» того времени: mundus senescit – «мир стареет». Проблемы возникли не только из-за растущей враждебности между Эссексом и Сесилами, но и на фоне открытого недовольства молодого поколения правительством пожилой королевы. При дворе доминировала атмосфера сексуальной распущенности, свидетельствовавшая о том, что королева потеряла контроль над своим ульем и, что еще хуже, утратила моральный авторитет, который должен был подтверждать ее статус в игре куртуазной любви и одновременно бросать вызов тем, кто сомневался в правах женщины на управление государством. Ухудшение отношений Елизаветы и Эссекса было всего лишь олицетворением более фундаментального упадка.

Эссекс мог написать длинную цепочку писем от «самого смиренного и самого любящего вассала» Елизаветы, или «самого покорного и преданного вассала», или «самого близкого из всех подданных Вашего Величества». Он мог заявлять о своей «глубочайшей, верной и бесконечной любви» (или о своей «бесконечной, чистой и смиренной любви»: его воображение явно подходило к концу). Он мог через Сесила передать своей госпоже: «Воображаю, что целую светлые руки королевы и думаю о них так, как мужчина должен думать о столь прекрасной плоти». И в то же время он признавался Энтони Бэкону, что «блестящее величие фаворита вызывает у меня такое же отвращение, как и прежде мнимое счастье придворного».

Однажды, когда в начале 1597 года эта странная пара поссорилась и Эссекс удалился в свои покои, Елизавета возмущенно воскликнула: «Я лишу его воли и разрушу его великое сердце». В этот период – и неслучайно – после долгой опалы вернулся ко двору Уолтер Рэли, вновь оказавшись в фаворе у королевы.

2 июня Роуленд Уайт сообщил Роберту Сидни, что Роберт Сесил сопроводил Рэли к королеве, «которая очень любезно отнеслась к нему… Вечером они вместе выехали за пределы дворца и провели частную беседу; теперь он смело приходит на совещания Тайного совета по своему прежнему обыкновению». Эссекс повсюду видел врагов, но он смог превозмочь паранойю, объединившись с Сесилами и даже с Рэли, чтобы организовать еще одну военно-морскую вылазку против общего врага – Испании.

Так называемый Островной вояж обернулся полной катастрофой. Эссексу было вновь приказано отправиться на Азорские острова и захватить летний флот с сокровищами, остановившись по пути, чтобы нанести как можно больший ущерб испанскому порту, где, по слухам, Филипп готовил новую Армаду. С самого начала, еще не успев покинуть английские воды, флот попал в целую череду ужасных штормов. Эссекс, «спешившийся» слуга королевы, в замешательстве написал своей госпоже и Сесилу о том, что ему и всем командующим срочно необходимо узнать, что королева «с привычным великодушием переносит эти суровые неудачи».

Прошло два месяца, прежде чем истощенный флот