на том, что «он не проживет и нескольких дней», так как «начинает опухать». Узнав об этом, Елизавета и ему отправила свой питательный бульон… Кто высоко взлетает, тот больно падает: Рэли, услышав, что королева оттаяла по отношению к его сопернику, «слег с неизвестным недугом».

Но Эссекс, как всегда, был будто бы не намерен останавливаться. Именно в этот момент ему вздумалось распространить гравюру, изображающую его на коне в рыцарских доспехах на фоне его военных успехов и с описанием его как образца добродетели, мудрости, чести – и даже как избранника Бога. Неудивительно, что первой мыслью королевы при взгляде на эту гравюру было то, что ей причинили «невыносимое зло».

Это лишь одно из множества писем, которые я написал с тех пор, как увидел Ваше Величество, но так и не отправил Вам; ибо свободно писать даме, которая выслеживает все, что я делаю и говорю, было бы слишком рискованно… Ваше Величество видит состояние моего ума, которым правят замешательство и противоречия. Иногда я обдумываю план бегства, но потом вспоминаю, что значит триумфально появиться в доспехах в том месте, откуда меня позвал Ваш голос и достали Ваши руки. Видит Бог, это не внезапная случайность. Вы можете сказать тем, кто жаждет моей гибели, что у Вас теперь есть преимущество, ибо я, будучи охвачен страстью, говорил опрометчиво. Хорошо, что у Вас есть то, что Вы искали, и у меня тоже.

Письмо графа Эссекса королеве Елизавете (без даты)

24

«Привязанность фальшива»: 1599–1603 гг.

Несмотря на то что спектакль куртуазной любви подходил к финалу, главные герои пока не собирались сходить со сцены. Об Эссексе говорили, что у него был только один враг – он сам – и только один друг – королева. Теперь и этот друг, казалось, отвернулся. Однако в феврале 1600 года Елизавета отменила суд над Эссексом за ночь до назначенной даты.

Возможно, ее тронуло его елейное письмо, в котором он заявлял, что «смиренно и откровенно» готов признать свой проступок, что ее «царственной и ангельской натуре» подошло бы «милосердие, которое прославил бы некогда счастливый, а ныне самый печальный воспеватель Вашего Величества». К концу месяца стало известно, что «мы снова увидим этого жеребца». (Тот же автор отмечал, что «милорд Эссекс на этой неделе слегка помутился рассудком».) Елизавета все еще не желала губить его окончательно. Ему разрешили вернуться в Эссекс-хаус на Стрэнде, хоть и под стражей надзирателя, который хранил все ключи и не пускал к нему никаких посетителей.

Эссекс – «тоскующий, изнемогающий, отчаявшийся» – продолжал оказывать давление на королеву. В потоке слезливых писем он клялся, что он «слуга, чьей скромной и бесконечной привязанности нет равных», писал о «милостивой, царственной и божественной природе» королевы – «дамы, ангела или нимфы, которая, когда весь мир взирает на меня с неодобрением, не может смотреть иначе, как милостивыми глазами».

Он писал с почти надоедливой регулярностью о «справедливой направляющей руке» Елизаветы, о желании целовать скипетр в ее руках. (Не исключено, что у Елизаветы были черты укротительницы диких животных, спортивного тренера или даже доминатрикс[242].)

Но Эссекс, похоже, опоздал: Елизавета наконец разглядела притворство его страсти (как он неубедительно заявил несколько месяцев спустя, страсти «деспотичной для меня, но благоговейной к Вашему Величеству»). Делу Эссекса никак не помогла попытка опубликовать речь в оправдание своих действий, которую он начал писать еще по пути из Кадиса. 5 июня его доставили по Стрэнду в Йорк-хаус Эгертона, чтобы он предстал перед советниками королевы для дневного допроса; «с восьми часов утра до почти девяти вечера, без еды и питья. Два часа кряду он стоял на коленях», – возмущенно свидетельствовал один из его сторонников. В результате Елизавета предоставила ему свободу, лишив всех должностей и навсегда отлучив от двора.

Но это было еще не все. В течение лета он снова лихорадочно строчил письма своей «дражайшей и самой достопочтенной Государыне», умоляя ее «позволить мне однажды пасть ниц к Вашим ногам». Но с наступлением осени Елизавета решила не продлевать его пользование хозяйством по производству сладких вин. Для Эссекса это было катастрофой. «Это мой главный источник пропитания», – в ужасе заявил он. К тому же это был его единственный способ выплачивать долги кредиторам – если только, по его словам, они «не возьмут в качестве оплаты несколько унций моей крови». В письме от 17 ноября он отчаянно пытается петь старую песню: «Ни одна душа никогда не имела такого впечатления от Ваших совершенств, никаких изменений с годами не претерпело воздействие Ваших чар, и сердце никогда не чувствовало такой радости от Вашего триумфа». Но все напрасно. Был ли гнев Елизаветы вызван осознанием того, что его заявления столь откровенно преследуют финансовые цели?

«Непокорной лошади следует уменьшить порцию корма», – такие слова королевы приводит Уильям Кэмден. Возможно, она все еще надеялась приручить Эссекса; на самом деле она довела его до отчаяния. Тем, кто мог это предвидеть, был Сесил. Создание ловушки, когда повстанцам дают ровно столько веревки, сколько нужно, чтобы повеситься, – такой же метод Сесил-старший использовал против Марии Стюарт, еще одной эффектной угрозы трону Елизаветы.

Эссекс уже давно установил опасные связи – опасные во многих смыслах. В 1598 году он возобновил переписку с королем Шотландии Яковом VI и теперь говорил об «отправке эмиссаров» в Ирландию, где кампанию возглавил любовник его сестры Пенелопы Чарльз Блаунт, лорд Маунтджой. Что конкретно должны были делать эмиссары? Должны ли были войска под предводительством Маунтджоя оказывать давление на Елизавету, чтобы она восстановила расположение к Эссексу и пообещала Якову английскую корону после ее смерти? Или они должны были посадить Якова – или даже, возможно, самого Эссекса – на трон Елизаветы еще при ее жизни? Осенью того же года, хотя листовки на улицах и проповеди с церковных кафедр вовсю провозглашали права Эссекса, стало ясно, что ни Маунтджой, ни Яков не были настолько глупы, чтобы идти на такой риск ради «частных амбиций Эссекса», как язвительно выразился Маунтджой.

«Амбиции, остановленные на лету, стремительно приводят к безумию», – так писал о графе сэр Джон Харингтон. В своем дневнике он отметил, что Эссекс «переходит от печали и раскаяния к ярости и бунту так внезапно, что это показывает, насколько он лишен здравого смысла и ясного рассудка». А когда перед Рождеством Эссекс мелодраматически сообщил Якову, что его «со всех сторон призывают» спасти свою страну и избавить королеву от ее злых советников, он фактически накинул петлю себе на шею.

Все началось с пьесы, написанной протеже одного из соратников Эссекса, графа Саутгемптона.