и окрашенным воспоминаниями кое о ком реальном – казненном графе Эссексе. Самое длинное и запутанное из ее писем (объемом в 7000 слов) было написано в Пепельную среду – это была годовщина его казни.

Если Арбелла и претендовала на английский трон, то, разумеется, потерпела неудачу. Но когда ее вызвали ко двору нового короля Якова, она добилась освобождения из Хардвик-холла из-под опеки своей бабушки. В конце концов, у них с Яковом было кое-что общее. Через несколько недель новоявленный король, поспешивший освободить графа Саутгемптона из Тауэра, где тот все еще томился, и осыпавший милостями семью почившего графа Эссекса, назовет последнего «мой мученик». Доверие короля Якова по праву заслужил Роберт Сесил как организатор его восшествия на престол. Но задолго до своей собственной смерти в 1612 году Сесил начал с сожалением думать о своей прежней госпоже.

Через несколько месяцев после коронации Якова Уолтер Рэли предстанет перед судом по обвинению в предательском заговоре с целью свергнуть Якова и посадить на трон Арбеллу Стюарт. Избежав казни, он все же провел за решеткой в Тауэре около 15 лет – до 1617 года, когда его освободили, чтобы отправить в очередную экспедицию в Южную Америку на поиски Эльдорадо. Не сумев найти «золотую страну», но спровоцировав враждебность испанцев, он был казнен по возвращении в октябре 1618 года, став последней яркой фигурой Елизаветинской эпохи.

В основе женской монархии незамужней Елизаветы лежал культ куртуазной любви. Но, по иронии судьбы, он же привел к концу династию Тюдоров. Это противоречие полностью созвучно аномальной по своей сути истории куртуазной любви. На смену бездетной Елизавете пришел человек, воспитанный в совершенно иной традиции – сурового протестантизма, который не допускал даже того почитания, что в католической церкви оказывалось женщинам-святым или Деве Марии. В каком-то смысле это был путь Эссекса – мужской путь, который предстоял Англии на ближайшие годы.

Яков VI Шотландский, он же Яков I Английский, и сам не имел ничего против старых рыцарских легенд: он даже называл себя новым королем Артуром, «справедливо претендовавшим на место и трон, полагающиеся мне по праву». Но Яков не любил музыку и танцы, засыпал во время спектаклей и маскарадов и пользовался репутацией «очень грубого и неотесанного» человека. Его двор стал олицетворением сексуальной распущенности, но сам он был абсолютно глух к изысканным любовным играм[244]. И именно Яков станет одним из тех, из-за кого романтические идеалы – или скорее любые идеалы, дававшие женщине хоть какое-то подобие власти, – не будут иметь особого значения в наступающем столетии.

В 1928 году писатель Литтон Стрейчи назвал графа Эссекса последним представителем Средневековья, увидев в нем пламя «старинного рыцарства». «Сквозь трагические черты личной катастрофы различалась призрачная агония уничтоженного мира», – писал он в своей революционной биографии Елизаветы и Эссекса.

Современная писательница Лиза Хилтон предполагает, что «Эссекса, как и Анну Болейн до него, по-видимому, можно считать еще одной жертвой любовной игры»: это переворачивает обычные представления, основанные на том, что граф эксплуатировал слабости стареющей Елизаветы. В явном противоречии с большинством известных отношений между мужчинами и женщинами в истории, Эссекс не составлял смысл всей жизни Елизаветы, но она в конечном итоге контролировала всю его жизнь. Оглядываясь назад, трудно определить, где на самом деле находился баланс сил в этих отношениях.

Я начала писать эту книгу, веря в идею о том, что куртуазная любовь была инструментом в руках амбициозных людей, таких как Анна Болейн или граф Эссекс. Что сами Тюдоры сходили с ума из-за любви, с убийственной серьезностью воспринимая то, что должно было быть игрой. В итоге я почти поверила в обратное: что именно Тюдоры умело манипулировали этими стереотипами. В конце концов, именно для Анны и Эссекса, наряду с бедной Кэтрин Говард, последствия этих манипуляций оказались в буквальном смысле смертельными.

Послесловие

История, изложенная в этой книге, началась с Алиеноры Аквитанской – героини, чья история выходит за рамки нашего исследования. Конец саге о Тюдорах должен положить другой подобный герой, еще более знаменитый. Уильям Шекспир, великий поэт времен правления Елизаветы и Якова, играл с условностями куртуазной любви, играл против них и в конечном счете обыграл их[245]. На самом деле одного только перечисления тех мест, где слова Шекспира, написанные со всей серьезностью или с теплой насмешкой, вторят идеям куртуазных теоретиков любви или достойных представителей династии Тюдоров, хватило бы еще на целую книгу.

Трагедия «Ромео и Джульетта», вечная первая строчка всех романтических чартов, до краев наполнена куртуазными образами: любовь с первого взгляда, таинственность, трагический финал. И все же то тут, то там у Шекспира проскальзывает ирония над любовной фантазией: «Ее глаза на звезды не похожи… Не белоснежна плеч открытых кожа»[246]. В «Бесплодных усилиях любви» дамы развенчивают куртуазную шараду мужчин, выставляя напоказ ее внутреннюю пустоту[247]. И вот опять… даже в этой пьесе на руинах ритуальной романтики вырастает надежда на настоящую привязанность.

Вновь и вновь пьесы Шекспира – «Двенадцатая ночь», «Как вам это понравится» – начинаются с фантазии, фантазии о любви. А заканчиваются в лучшем случае возможностью чего-то более надежного. Жермен Грир в работе «Женщина-евнух» даже усматривает в произведениях Шекспира мифологию «новой идеологии брака». Так все-таки «что Тюдоры сделали для нас»[248], если вспомнить название известного телевизионного сериала? Подарили нам ту версию куртуазной любви, которой мы вполне могли бы предаваться, несмотря на все ее парадоксы и аномалии?

История куртуазной любви, конечно, не оборвалась внезапно со смертью Шекспира в 1616 году, как и со смертью Елизаветы в 1603-м. Но ее влияние на литературу следующих 400 (!) лет (хотя бы только английскую!) – материал для еще одной книги – или целых трех. В продолжение соображений, приведенных во введении, Жермен Грир прослеживает историю от Петрарки до Лютера и от эпохи Возрождения до романов Сэмюэла Ричардсона XVIII века.

Куртуазная любовь действительно внесла свой вклад в формирование жанра романа – новой формы, которая появилась в литературе с наступлением эпохи романтизма и стремилась объединить идеал романтической любви с идеалом супружества. Еще долгое время в романе будут тут и там вылезать странности и парадоксы куртуазной любви, как многолетние сорняки на клумбе.

Правда, в течение следующих двух столетий роман был часто, даже преимущественно, посвящен романтике, причем романтике, которая прокладывала путь к браку и не была, как описывала куртуазную любовь Грир, «полностью ему враждебна». Но начиная от литературной классики, столь почитаемой каждой любительницей чтения, и вплоть до опусов издательства Mills & Boon[249] романтическая любовь имеет тенденцию заканчиваться одной из версий бессмертных слов Джейн Эйр: «Читатель, я вышла за него замуж»