Важнейшим вопросом последней части правления «королевы-девственницы» был вопрос преемственности. (Истории известно, что Елизавета доживет до 1603 года, но для современников это стало настоящей неожиданностью. Еще в 1589 году Эссекс писал, что ей осталось недолго.) Лучшим, хотя и далеко не единственным, кандидатом на престол казался Яков VI Шотландский, которому Эссекс теперь отправлял зашифрованные письма: этот контакт согласно порядкам XVI века мог считаться государственной изменой.

В письмах он называл себя «Утомленным рыцарем», нынешний образ жизни которого был «рабским»: на шифре Елизавета именовалась Венерой, а Яков Виктором. Чуть меньше вопросов вызывает то, что Эссекс также вел переписку с французским королем-гугенотом Генрихом IV, который, находясь в состоянии войны с Католической лигой, контролирующей его страну, и отчаянно нуждаясь в английской помощи, которую не спешила оказывать Елизавета, льстиво называл Эссекса mon cousin[219]. Возможно, он даже пробовал заигрывать с привлекательной молодой родственницей королевы Арбеллой Стюарт, которая, как многие ожидали, могла стать ее преемницей.

Однако Елизавета на тот свет вовсе не собиралась. В этот период в Англии набирал популярность культ Глорианы[220]. В 1590 году ежегодное торжество по случаю дня вступления королевы на престол было организовано сэром Генри Ли и совпало с церемонией его ухода на покой. На празднике он прославлял Елизавету как Деву-Богоматерь, «которую не могут заставить увядать ни время, ни возраст». Эссекс появился на торжестве в блестящих черных доспехах и сюрко[221], густо расшитом жемчугом. В карете, запряженной вороными скакунами, Эссекс восседал спиной к извозчику, одетому в стиле «мрачного времени».

Согласно стандартной аллегории, почерпнутой у Петрарки, плотскую любовь побеждает целомудрие, смерть – время, славу – вечность. Елизавета, разгневанная милитаристским стремлением Эссекса помочь французским протестантам, проигнорировала торжество. Но был ли Эссекс в каком-то смысле добровольцем, жаждавшим защищать стареющую королеву от самого Времени?

Было ли чувство Елизаветы к Эссексу смехотворной страстью стареющей женщины к смазливому жиголо – и так ли уж цинично он этим пользовался? Высказывались предположения, что большая часть писем Эссекса на самом деле принадлежала перу его секретарей. А может, его стремление к Елизавете было сродни отношению суррогатного сына? Не из-за неудавшегося ли материнства она так часто его прощала? Возможно, в этих предположениях есть доля правды, но если это так, то в этой истории присутствовал определенный элемент инцеста.

Ведь за куртуазной любовной игрой в письмах Эссекса трудно не увидеть реальные эмоции: если только эмоции эти не выражались в щедрой гиперболе похвалы. Создается впечатление, что, когда они с Елизаветой переписывались, они оба исследовали свое место в мире. Свою личность. И хотя Эссекс мог и не желать Елизавету как женщину, ему точно что-то было от нее нужно, причем очень сильно. А в захватнической войне за доступ к власти придворный пустил бы в ход любое оружие, которое могло попасться под руку: даже… поэзию?

Когда в 1589 году Уолтер Рэли вернулся к английскому двору из Ирландии, его сопровождал некий Эдмунд Спенсер – сын суконщика из Лондона, который проложил свой путь через Кембридж к административной службе в Ирландии. Он снискал известность среди коллег-поэтов как автор «Пастушьего календаря». Другое его произведение, «Рассказ матери Хабберд», сатирически высмеивало слишком многих придворных. Теперь же у Спенсера появился еще один шанс завоевать расположение публики. Основной темой первых трех томов его эпопеи «Королева фей», опубликованной в 1590 году, был брак королевы с «принцем Артуром». В столь поздний период эпохи Тюдоров росту популярности Елизаветы I все еще могла поспособствовать легенда о короле Артуре.

Она влиятельная Королева фей,

Цветок изящества и чистоты,

Чей светлый лик я на своем щите ношу

И на весь мир ее превозношу.

В рыцарской литературе образ феи появлялся со стародавних времен: когда-то феей считалась Гвиневра, которую часто похищал возлюбленный из потустороннего мира, а в ранних рыцарских романах меч нередко сочетался с колдовством. Но если это и была последняя великая литературная дань куртуазной любви, то она была далеко не простой и вовсе не беззаветной.

Спенсер назвал свою «Королеву фей» «пространная аллегория, или метафора с затемненным смыслом». Он запланировал написать 12 томов, чтобы проиллюстрировать 12 нравственных добродетелей, которые выделял Аристотель. Огромная поэма осталась незавершенной из-за смерти Спенсера, поэтому его конечные намерения не вполне ясны. Но каждая из шести завершенных книг, посвященных добродетелям святости, умеренности, целомудрия, дружбы, справедливости и куртуазности, содержит около 6000 строк; и в каждой из 12 песней каждой книги достаточно напряженного действия, чтобы хватило на целую повесть, а особая форма строфы, изобретенная Спенсером, намеренно построена на столь же степенных изысканиях, как поиски артуровских рыцарей.

Поэма плотно насыщена символизмом, который критики до сих пор пытаются расшифровать. На одном из аллегорических уровней можно упрощенно отождествить персонажей поэмы с Елизаветой и ее придворными. Королева фей, отправляющая принца Артура в рыцарские миссии, разумеется, олицетворяет Елизавету, но к ней отсылают и другие персонажи. Дева Уна, чьи добродетели укрощают льва, олицетворяет истину; но она также может символизировать протестантскую церковь и, возможно, саму Елизавету в ее ранние годы принцессы-протестантки. В таком прочтении знаменитый рыцарский турнир из книги Спенсера представляет церковь Елизаветы как поле битвы, которое необходимо выиграть. Принц Артур может символизировать не только короля Артура из Камелота, но и саму добродетель, воплощенную при дворе Елизаветы лидерами протестантской аристократии, такими как Лестер или Эссекс.

Оруженосца Артура Тимиаса принято отождествлять с Уолтером Рэли. В четвертой книге (опубликованной несколько лет спустя, в 1596 году, в тот период, когда Рэли оказался в немилости из-за незаконного брака) Тимиаса отвергает обожаемая им Бельфеба, когда видит его с другой женщиной. Кроме того, в какой-то момент незадачливого Тимиаса кусает персонаж с чудесным именем Бесстыдный зверь, олицетворяющий клевету.

Бельфеба в поэме символизирует целомудрие и, так же как и Уна, предстает еще одним воплощением Елизаветы. Спенсер называл разных персонажей «зеркалами» королевы, но нередко создается впечатление, что это ярмарочные кривые зеркала, жестоко искажающие реальность. Елизавета выступает то в роли стареющей Синтии, подверженной постоянным изменениям или «превратностям», то Дианы, то миролюбивой королевы Мерсиллы, которая председательствует на суде над Дуэссой, коварной чародейкой, которую принято связывать с Марией Стюарт. Но черты Елизаветы можно найти даже у Радигунды, королевы амазонок и ненавистницы мужчин, которая берет в плен рыцаря Артегалла и одевает его в женскую одежду. В конце концов его спасает его возлюбленная Бритомарта, женщина-рыцарь, олицетворяющая целомудрие и, следовательно, опять же Елизавету. Создается впечатление, что Спенсер, будучи ярым протестантом, мог и хвалить военную помощь Бритомарты-Елизаветы Нидерландам (Мерсилла провожает Артура спасать королеву Бельгу), и одновременно порицать то изнурительное воздействие, которое некоторые из его героинь оказывают на окружающих их мужчин.

К. С. Льюис и его последователи-критики считали, что куртуазная любовь