– Не знаю, – ответила я, и мне вдруг стало тоскливо: я поняла, что соскучилась по Лори. И поскорей сменила тему.

Когда у мамы были выходные, мы много времени проводили вместе. Ходили по магазинам, пили кофе в саду, резали овощи на ужин. Она рассказывала мне, сколько месяцев дочка Салли пытается забеременеть, и почему моя бывшая директриса продает свой дом, и что случилось с сыном Рейчел, который женился на алкоголичке. Я засыпала ее вопросами. Обычно мне приходилось делать над собой усилие, чтобы изображать интерес – я много лет не видела всех этих людей и не всегда даже могла вспомнить, кто это вообще такие, но сейчас ее рассказы грели душу. Они помогали мне вновь нащупать связь с миром, да и маме было приятно мое внимание. Не так уж и трудно, оказывается, быть хорошей дочерью. Несколько раз я была близка к тому, чтобы выложить все начистоту: и о спектакле, и о Максе. Что-что, а утешать мама всегда умела. Стоило мне в детстве хоть немножко приболеть, и вот я уже не иду в школу, со мной все носятся, разрешают смотреть телевизор сколько вздумается и есть что хочется. Я этим пользовалась вовсю, пока не поняла, что расплачиваться приходится безусловным подчинением. И теперь все-таки промолчала.

Каждый вечер родители придумывали новые затеи, что вообще-то было им несвойственно. Мы вместе ходили гулять, или играли в настольные игры, или они вели меня на ужин в китайский ресторан, который по-прежнему считался здесь новинкой и экзотикой, хотя открылся лет десять назад. Они окружали меня заботой, будто я больная, идущая на поправку, старались, чтобы дома всегда было для меня что-нибудь вкусненькое, давали подольше поспать по утрам. Однажды мама спросила, почему я не пою, я ответила, что устала и нет настроения, и она не стала приставать с расспросами. Может, они уже и сами поняли, что со мной что-то неладно.

С моего приезда прошло около недели, мы сидели и смотрели «Оранжевый – хит сезона» – их новый любимый сериал, и после весьма неловкой сцены лесбийского секса мама поставила телевизор на паузу и пошла налить себе чего-нибудь выпить. Тут папа откашлялся и смущенно промямлил: мол, ему очень жаль, что у нас с Лори все так вышло.

– Что? – удивилась я.

Он повторил свои слова, покосившись на экран. Тут до меня дошло, и я рассмеялась. Хохотала до колик. Когда мама вернулась и папа объяснил, что меня развеселило, она обиделась.

– Ну а что нам было думать? – осведомилась она.

После этого они перестали так со мной деликатничать.

Иногда, закрывшись у себя в комнате, я слушала собственные записи. У меня на телефоне их были сотни – с занятий, репетиций, концертов. Когда попадались неудачные, я испытывала противоестественную радость. Так легче было верить, что из меня все равно никогда бы ничего не вышло и не так уж много я потеряла. А вот от хороших мне делалось не по себе, и я их удалила.

Иногда я думала о Максе, но время шло, и постепенно воспоминания становились слабее, выцветали. Естественный ход событий. Никакие переживания не могут долго сохранять остроту. Все они со временем тускнеют, и больно только тогда, когда боль себе причиняешь намеренно – нащупываешь травмированное место и жмешь. Вдали от Лондона все было проще. Вдали от той квартиры, где жажда получить от него хоть какую-нибудь весточку причиняла физическую боль. Слишком уж много воспоминаний о нем хранил тот дом. Слишком много вечеров я там провела, надеясь, что он внезапно позвонит. Сидела в четырех стенах и тщетно ждала, что телефон вдруг завибрирует и он скажет: «Слушай, я сегодня вечером свободен. Ты где? Дома?» В той квартире я всегда пребывала в состоянии ожидания, и мое тело никак не могло от него избавиться. Я вздрагивала от волнения, стоило экрану телефона загореться, сердце начинало колотиться, когда за дверью слышались тяжелые мужские шаги.

* * *

Прошло три недели, а я так ничего и не надумала. Мысль о том, чтобы вернуться в Лондон, не составив никакого плана, была невыносима, и я решила еще немного пожить у родителей. Маме на радость.

Когда я пришла домой после прогулки с Тарой, мама поливала палисадник. Взяв на кухне яблоко, я вернулась к ней и села на траву.

– Хорошо прогулялись? – спросила она.

– Просто прекрасно.

Ну давай, говори уже.

Я попыталась выдавить нужные слова. Мне чудилось, что в них есть какая-то печальная неизбежность. Возможно, я всегда это подозревала – как бы далеко я ни ушла, все равно в итоге вернусь сюда.

Я раздумала становиться певицей. Можно я еще у вас поживу?

Я вгрызлась в яблоко и почувствовала привкус «Деттола». Мама скоро продукты кипятить начнет.

– А когда ты во Францию собираешься? – спросила она.

– Что?

– Ну, фестиваль, на который ты поедешь. Он когда?

– А, ты об этом! Нескоро еще. В августе.

После прослушивания я написала ей, что прошла, но она не ответила. Вот я и решила, что эта тема теперь табу.

– Я тебя, по-моему, так толком и не поздравила, – произнесла мама. – Я посмотрела в интернете, что это за фестиваль. Солидное мероприятие.

– Спасибо.

Она обернулась и посмотрела на меня, сидящую на траве.

– Ты вот сидишь сейчас у меня за спиной, – проговорила она. – И мне сразу вспоминается – я же тебе рассказывала? – как я однажды тут полола, а ты играла. Тебе было всего четыре. И честное слово, я только на минутку отвернулась, не больше, я же вообще глаз с тебя старалась не спускать, – но вот я поворачиваюсь, а тебя нет. Нашла я тебя за две улицы от дома, и что самое удивительное – ты даже не испугалась. Тебя вообще не так-то просто напугать. Я всегда об этом думаю, когда вижу тебя на сцене.

Тут она, конечно, ошибается. Еще как ошибается. В детстве я боялась всего на свете. Собак, трещин на асфальте, чужих людей, косточек в мясе, потерять маму в толпе и проснуться, когда еще не рассвело.

– Не помню этого случая, – отозвалась я.

Мама снова взяла шланг, а я сорвала с куста листок и стала обдирать его до зеленого скелета.

– Кстати, – сказала я. – Я, наверное, в субботу поеду обратно в Лондон. Так что поживу еще два денька, ладно? Сегодня вечером куплю билеты.

– Перестань, Анна, – сказала мама, когда я сорвала еще один листочек.

– Прости.

Она налила в лейку воды из шланга, чтобы полить растения в кадках. Волосы у нее были собраны на затылке, но одна прядка то и дело падала на глаза,