Шрифт:
Закладка:
– Мы выберемся, Пух, да? Мы выберемся.
Не знаю, к кому я обращаюсь. К брату? К себе самой? Я перепрыгиваю через ступеньки, спотыкаюсь, Пух начинает плакать, но держится крепко. Я поднимаюсь на ноги и бегу дальше.
– Стоять!
Голос звучит совсем близко. Между нами, наверное, не больше двух этажей. Я спускаюсь дальше. Буквально на последних ступеньках нога неудачно соскальзывает, и резкая боль пронзает меня от щиколотки до колена. Я пытаюсь не обращать на это внимания и, собрав последние силы, толкаю вращающуюся дверь и выбегаю в холл. Консьержа на его обычном месте нет. Но из-под стойки виднеются чьи-то ноги. Там кто-то прячется! И вдруг словно из ниоткуда появляется могучий блондин и устремляется ко мне. Я закрываю глаза и перестаю сопротивляться. Он забирает Пуха и подталкивает меня к выходу. Я прижимаюсь к нему, совершенно обессиленная, и шепчу:
– Нильс…
Один из моих преследователей вбегает в холл с пистолетом в руке. Но вдруг застывает на месте. В дальнем углу я замечаю спрятавшегося среди цветов Вигго, который пристально смотрит на него. Полицейский разворачивается кругом и в тот момент, когда второй мужчина врывается в холл, оглушает его ударом приклада. Тот падает, обливаясь кровью, а первый перешагивает через тело и, послушный Вигго, убегает обратно на лестницу.
Мы устремляемся к открытой двери. Я с тревогой оглядываю улицу.
– Да, они дежурили здесь, – подтверждает Вигго. – Я приказал шофёру одного из фургонов объехать вокруг парка. И передать приказ другому.
– И давно ты с ними это сделал?
– Не знаю. Но они могут вернуться с полдороги. Надо убираться отсюда.
Хромая, я делаю несколько шагов. Боль усиливается. Вигго хочет помочь. Но едва он протягивает руку, как Нильс тут же прижимает меня к себе.
– Всё в порядке, – говорит он Вигго. – Иди вперёд, а мы за тобой.
Вигго уступает. По глазам вижу, что в последний раз.
Мы бежим к парку и укрываемся там. В конце улицы я успеваю заметить возвращающийся полицейский фургон с включённой сиреной.
Эмили сидит у себя в гостиной, глядя в пустоту. Голос леди А. вырывает её из задумчивости.
– Вы нарушили наши договорённости, мистер Хант.
Эмили поднимает глаза на супруга. Фрэнк Хант стоит возле камина и, кажется, полностью поглощён потрескиванием дров в огне. Он барабанит пальцами по мраморной каминной полке с таким видом, будто всё происходящее – лишь досадное недоразумение, подобное тем, с которыми ему не раз случалось сталкиваться в своей профессиональной жизни. Трудный клиент, взбешённый партнёр, недовольный сотрудник. Эмили невольно любуется им. Точнее, его хладнокровием. Точнее, тем, что она всегда принимала за хладнокровие, а сегодня наконец идентифицировала как безразличие. Его ничего не трогает. Даже страдания собственной дочери. Волна презрения и гнева накрывает Эмили – впервые за все годы брака. В то же время присутствие в гостиной этой женщины, явно наделённой высшей властью, оставляет её почти равнодушной. Эмили не строит иллюзий насчёт власть имущих. Её волнует другое. Сейчас она переживает нечто вроде озарения. И предельно ясно, почти с физической болью, вдруг понимает, что их отношения с мужем закончены. Да, она осталась, когда Мила предлагала бежать. Но это нечто вроде последней дани тому, что Эмили считала своим супружеским долгом. Той клятве, которую она когда-то дала перед священником. Это верность себе, а не ему. Его она больше не будет поддерживать. Не будет терпеть, не будет прятаться, хотя именно такого поведения он от неё ждёт. Сегодня Эмили всё поняла. Наконец-то. И она больше не станет молча принимать происходящее. Не потому, что он ей врал, нет. И не потому, что вдруг пришло осознание, как мало она сама значит для него. А потому, что ему совершенно наплевать на их детей. Их общих детей – неважно, родных или приёмных. И этого она, согласившаяся не замечать ничего, даже собственного призрачного существования, не простит ему никогда.
Фрэнк наконец произносит:
– Наши договорённости слегка устарели. Им уже восемнадцать лет.
– Последней – всего неделя, – возражает леди А. с нескрываемым раздражением. – Нужно было протестировать вашу дочь. И мы договорились, что в течение нескольких дней о ней позаботятся.
Позаботятся. Эмили содрогается, несмотря на жар от близкого камина. Ей вспоминаются слова дочери. Опыты, манипуляции, ментальные пытки. Она зажмуривается.
– И когда вчера ночью мисс Хант заявилась к вам в офис, вы проявили блестящую реакцию, тут же поставив нас в известность. Чтобы сегодня мы могли заглянуть к вам и снова… забрать вашу дочь.
Леди А. сжимает кулаки.
– Но она опять ускользнула. У вашей дочери, несомненно, трудный характер.
– Да, она с характером, – невозмутимо соглашается Фрэнк Хант.
Леди А. подходит к нему. Они почти одного роста, но он массивен и широк, и она выглядит рядом с ним как тростинка перед скалой.
– Мистер Хант, вспомните о ваших профессиональных успехах. О принадлежащих вам национальных и международных компаниях… Да посмотрите хотя бы на роскошную обстановку вашего дома. Всё это вы имеете лишь благодаря нам. Благодаря тем договорённостям, которые мы заключили восемнадцать лет назад. Вам они кажутся устаревшими, но на самом деле сейчас они актуальнее, чем когда-либо. Мы открыли перед вами все двери в обмен на то, чтобы вы приняли в свой дом эту девочку. Удочерили, воспитали, дали образование. А накануне её восемнадцатилетия мы должны были оценить результаты.
– Я так и сделал, – возражает Фрэнк Хант. – И я не несу ответственности ни за ваш провал, ни за то, что она от вас сбежала.
– Сегодня – да.
Она поворачивается к Эмили.
– Но вы не убедили жену уважать все пункты нашего договора.
Помолчав немного, леди А. продолжает:
– Но, возможно, миссис Хант просто была не в курсе? Очень жаль, что недосказанность омрачила столь безупречный супружеский союз.
Полицейский, обыскивавший комнаты, возвращается в гостиную и качает головой. Леди А. наконец обращается напрямую к Эмили.
– Мало того что вы помогли вашей дочери сбежать… Но вы ещё и позволили ей увести вашего сына?
Фрэнк Хант бледнеет. Его пальцы судорожно вцепляются в каминную полку. Эмили холодно наблюдает за ним. Потом, ничего не отвечая, вновь поворачивается к леди А.
– Вы демонстрируете крайне мало супружеской солидарности, – с презрением замечает та. – Факт сам по себе прискорбный. Но какая же вы мать, если доверили собственного сына мятежной и неуправляемой девице?
Эмили встаёт и,
