– Пух, это я.

Я снова дую ему в ухо. Он нервно машет рукой, словно отгоняя надоедливую муху. Я уже начинаю раздражаться. Вырываю у него пульт и заставляю повернуться в мою сторону.

– Я скучала по тебе, гадёныш. А ты по мне?

– Нет! – сдавленно выкрикивает Пух.

– Очень мило. Как всегда.

– Ты ушла и ничего мне не сказала!

На глаза Пуху наворачиваются слёзы. Он грубо выдёргивает у меня пульт и отбегает в другой конец гостиной. Делает вид, будто снова играет. Но я-то знаю, ему сейчас не до игры.

– ОК, извини. На самом деле отъезд был незапланированный. Но я обещаю больше так не делать.

Пух пожимает плечами и надувает губы. Нежность переполняет меня. Я хочу обнять избалованного мальчишку. Пусть даже против его воли. Но, конечно, сдерживаю свой порыв. Лишь он, маленький самодержец семьи, имеет право решать, когда даровать прощение. А я, как покорная рабыня у ног владыки, должна сидеть и ждать милости.

– Мила!

Я оборачиваюсь. Мать, подбежав, неловко прижимает меня к себе и тут же отступает. Хотела бы я обнять её хрупкое тело и подольше побыть рядом. Но не могу. То, что я узнала о нас, меня просто парализует.

– Доченька, – произносит она еле слышно.

Возможно, этим словом мать пытается ответить на мои невысказанные мысли. И почему мы такие душевные уроды? Вся семейка. Один ничем не лучше другого. В гостиную входит отец. Остановившись возле дивана, он бросает на меня быстрый взгляд, но почти сразу начинает рассматривать обстановку огромной комнаты. Множество вопросов крутятся у меня в голове. Но надутый (и очень внимательный) Пух крутится тут же, поэтому я молчу.

– Сынок, уже поздно, – произносит отец. – Пора спать.

Когда я слышу нежный голос, каким отец говорит с моим братом, что-то сжимается во мне. Комок горечи и горя, с которыми я не в силах совладать. Хоть я и знаю, что не имею права на такое же отношение, от несправедливости меня охватывает гнев.

Пух не двигается с места. Отец настаивает.

– Дорогой, ты должен идти в постель. Сейчас.

Теперь в его голосе уже звучит ледяная непреклонность судьи, с которой бесполезно спорить. Даже Пух чувствует новую интонацию. Поджав губы, он швыряет пульт на диван. И вдруг поворачивается ко мне. Вспомнил, видно, что ещё не одарил сестру прощением. Подумав секунду, Пух царственно заявляет отцу:

– Пусть она придёт пожелать мне спокойной ночи.

И он выходит из гостиной с гордой и самодовольной улыбкой на губах. Я любуюсь этим мальчишкой. В отличие от меня, он довольно быстро понял, что прямое столкновение с отцом ни к чему не приводит, и догадался, как добиваться своего. С безмятежным видом он подчиняется приказу, который для него не очень-то и важен, а взамен требует то, что ему действительно нужно. И соперник остаётся в дураках. Этот испорченный ребёнок далеко пойдёт. Он с детства разгадал правила игры.

Молчание давит на мозг ещё сильнее, чем рвущиеся изнутри вопросы. Отец опускается в кресло. Такое чувство, что сейчас он возьмёт журнал и углубится в чтение, как всегда делал в моём присутствии. Будто меня нет. Я остаюсь стоять и обращаюсь сразу к ним обоим:

– Почему?

Мать, присевшая на подлокотник, кусает костяшки пальцев. Когда я начинаю говорить, она с явным облегчением поднимает голову.

– Что – почему, дорогая?

– А как по-твоему? – невольно огрызаюсь я. – Почему вы мне ничего не сказали?

Мать оглядывается вокруг, словно ища помощи или хотя бы успокоения в домашней обстановке. Потом качает головой и отвечает:

– Это никогда не имело никакого значения для меня, Мила. Никогда.

Хочется верить. Но объяснений явно недостаточно.

– Я спрашиваю о другом. Ты не думаешь, что я имела право знать о моём удочерении?

Я оборачиваюсь к отцу. Он слушает с такой отстранённостью, точно наш разговор его не касается.

– И зачем вы меня взяли в семью? Чтобы потом обращаться со мной так, будто я пустое место?

– Мила… – растерянно бормочет мать. – Ты не права! Фрэнк, скажи ей! Скажи что-нибудь!

– Я уже говорил. Мы сделали для тебя всё что могли.

– Итак, вы удочерили меня из милосердия. Или потому, что вас попросили?

Я пристально смотрю на отца. Мать выглядит совершенно потерянной.

– Никто нас ни о чём не просил, о чём ты говоришь? Какие глупости, Мила. Мы просто…

Она не заканчивает фразу. И пытается снова.

– Дорогая, тебе больно, и поэтому ты несёшь бессмыслицу. Извини нас. Мы правда должны были… я даже хотела…

Она опять смотрит на своего мужа. Её взгляд делается умоляющим. Всю жизнь я наблюдала, как мать молча умоляет его. И всегда безрезультатно. Как и сейчас.

– Вы знаете, чему меня подвергли вскоре после рождения? Разумеется, знаете. Вы удочерили лабораторную зверушку… И что вы получили взамен? А? Что они вам дали?

Отец молча смотрит на меня. Он бледнее, чем обычно. Я затронула больную тему.

– Тебе позволили беспрепятственно обделывать твои тёмные делишки, я угадала? Признайся!

– Что ты несёшь, Мила?! – в ужасе кричит мать. – Фрэнк, что она говорит?

– А моя родная семья? Кто они? Вы с ними знакомы?

– О прошлом ребёнка при усыновлении ничего не сообщалось, – наконец произносит отец.

Мать тщетно пытается прекратить разговор. Она явно не понимает, о чём речь. Отец, очевидно, знает больше. Но он ей ничего не рассказал.

– Где ты была всю неделю? – спрашивает она. – Я чуть с ума не сошла. Отец сообщил в полицию. Они искали тебя везде.

Я пожимаю плечами, не спуская глаз с отца.

– Разумеется, нет. Ты не сообщал в полицию. И вообще никому не сообщал. А ей, – я киваю на мать, – наврал.

Я поворачиваюсь к ней и ещё глубже вставляю кулак в рану.

– Всю прошлую неделю меня держали в секретной лаборатории. С другими молодыми людьми. На Периферии. С ведома… твоего мужа. Над нами проводили опыты. Потом всех остальных убили. А я сбежала.

Отец молчит. Мать, вытаращив глаза, переводит взгляд с меня на него. Она открывает рот, но не может произнести ни слова. Покачнувшись на подлокотнике, хватается за спинку кресла. Трясёт головой. Не верит. Зачем я на неё набросилась? Во-первых, потому что отец совершенно недосягаем. Вчера ночью его броня дала трещину. Но сейчас он её уже, конечно, починил. Во-вторых, я хочу, чтобы здесь, в доме, где я выросла в тайне и лжи, узнали правду.

– Меня разыскивает полиция.

Отец отмахивается. Словно это какая-то неважная мелочь жизни. Его жизни.

– Забудем о том, что ты натворила на прошлой неделе. Теперь ты дома.

Я смотрю