вы, дядюшка, так на меня напустились. Прошу вас, право, будьте немного сдержаннее. Неужто вы думаете, что мне это забавно?.. Зачем же вы привели меня к мадемуазель? Я вас об этом не просил. Вы сами меня затащили. Вы всех сюда тащите.

Но Башляра уже опять душили слезы.

– Ты отнял у меня все; кроме нее, у меня не было ничего… Ты будешь виноват в моей смерти, и я не дам тебе ничего, ни единого су!

Тут выведенный из себя Гелен взорвался:

– Да оставите ли вы меня наконец в покое! С меня довольно!.. А что я вам всегда говорил? Вот они, печальные последствия! Извольте видеть, как мне подфартило, стоило разок воспользоваться случаем… Черт побери! Такая приятная ночь, а теперь пошел вон! И всю жизнь кусай локти!

Фифи утерла слезы. От безделья она сразу начинала скучать, поэтому снова взялась за иглу и принялась вышивать епитрахиль, время от времени в недоумении поднимая на обоих разгневанных мужчин свои большие невинные глаза.

– Я очень спешу, – позволил себе вмешаться Огюст. – Не дадите ли мне адрес: улицу и номер дома, не более.

– Адрес, – повторил дядюшка, – погодите, сейчас.

В приливе чувств он схватил Гелена за обе руки:

– Неблагодарный, слово чести, ведь я берег ее для тебя! Я говорил себе: если он будет благоразумен, я отдам ему этот цветок… Достойно, с пятьюдесятью тысячами приданого… Но тебе, голубчик, не терпится, ты приходишь и просто берешь сам!

– Нет! Пустите меня! – промолвил Гелен, тронутый добротой старика. – Я чувствую, что этим беда не кончится.

Но Башляр подвел его к девушке и спросил ее:

– Ну-ка, Фифи, взгляни на него: полюбишь ли ты его?

– Если это доставит вам удовольствие, дядюшка, – ответила она.

Ее искренний ответ окончательно разбил сердце старика. Он промокнул глаза и высморкался; его душили слезы. Ну что же, посмотрим! Он всегда мечтал лишь об одном – сделать ее счастливой. И Башляр неожиданно прогнал Гелена:

– Убирайся… Я должен подумать.

Тем временем мадемуазель Меню снова отвела Огюста в сторонку, чтобы высказать ему свои соображения. А что вы думаете, мастеровой стал бы избивать малютку, чиновник наплодил бы кучу ребятишек. С господином же Нарсисом она может рассчитывать получить приданое, которое позволит ей найти достойную партию. Благодарение Богу, обе они из очень хорошей семьи, так что тетушка ни за что не потерпела бы дурного поведения племянницы, не допустила бы, чтобы девушка переходила из рук в руки. Нет, она желает, чтобы та была надежно пристроена.

Гелен уже был на пороге, когда Башляр окликнул его:

– Можешь поцеловать ее в лоб, я разрешаю.

После чего сам выставил его за дверь. Вернувшись, старик встал перед Огюстом и приложил руку к сердцу:

– Я не шучу, даю вам слово чести, что собирался отдать ему Фифи. Чуть позже.

– Так что же адрес? – нетерпеливо напомнил тот.

Дядюшка был удивлен, он будто уже ответил ему.

– А, какой адрес? Ах, Клариссы, но я его не знаю!

Огюст досадливо отмахнулся. Все одно к одному, судьба словно насмехается над ним! Заметив его растерянность, Башляр подал ему мысль: адрес наверняка знает Трюбло, который служит у биржевого маклера Демарке, надо съездить к нему. Более того, дядюшка, который слыл известным фланёром, даже предложил своему молодому другу сопроводить его. Тот согласился.

– Возьмите! – сказал старик Фифи, в свою очередь поцеловав ее в лоб. – Вот вам сахар, который у меня остался от кофе, и три монетки по четыре су вам в копилку. Будьте благоразумны и слушайтесь меня.

Скромно потупившись, молодая девушка с примерным усердием продолжала свою работу. Скользнувший с соседней крыши солнечный луч, позолотив этот уголок невинности, оживил комнату, куда не доносился даже уличный шум. Это привело Башляра в поэтические расположение духа.

– Да благословит вас Господь, господин Нарсис, – провожая его, сказала тетушка Меню. – Теперь мне спокойно… Слушайте только свое сердце: оно вразумит вас.

Кучер, который уже снова задремал, что-то пробурчал, когда дядюшка назвал ему адрес господина Демарке на улице Сен-Лазар. Лошадь, разумеется, тоже спала, так что потребовалось осыпать ее градом ударов кнутом, чтобы она сдвинулась с места. Наконец фиакр через силу тронулся.

– Как все же это тяжело, – через некоторое время снова заговорил дядюшка. – Вы не можете вообразить, что я испытал, увидев Гелена в одной рубашке… Нет, через это надо пройти самому.

Башляр все говорил, он входил во все подробности и даже не замечал растущего беспокойства Огюста. Наконец, чувствуя, что положение становится все двусмысленнее, тот объяснил, для чего так спешно разыскивает Дюверье.

– Как? Берта с этим приказчиком? – воскликнул дядюшка. – Вы меня удивляете, сударь!

Казалось, его удивление вызвано в основном выбором племянницы. Но, поразмыслив, старик вознегодовал. Его сестрице Элеоноре есть в чем себя упрекнуть. Он порывает со своей родней. Разумеется, он не станет вмешиваться в эту дуэль; однако считает, что без нее не обойтись.

– Вот и я нынче, увидев Фифи с полураздетым мужчиной, перво-наперво хотел всех перебить… Если бы вам довелось пережить нечто подобное…

Огюста болезненно передернуло, и старик осекся:

– Ах, право слово, я не подумал… Моя история вовсе не кажется вам забавной.

Повисло молчание; фиакр тоскливо покачивался. Пыл Огюста остывал с каждым оборотом колеса; с землистым лицом и прищуренным от мигрени левым глазом, он покорно отдался тряске. Почему же Башляр полагает, что без дуэли не обойтись? Не ему, дяде виновницы, настаивать на крови. В ушах Огюста звучали слова, сказанные братом: «Это глупо, он тебя продырявит». Докучливая фраза назойливо билась у него в голове, отчего та болела еще сильнее. Его непременно убьют, это предчувствие повергло его в мрачную жалость к себе. Огюст вообразил, что умер, и уже оплакивал себя.

– Я сказал, улица Сен-Лазар, – крикнул Башляр вознице. – Это не в Шайо! Сворачивайте налево.

Наконец фиакр остановился. Из предосторожности они вызвали Трюбло вниз, и тот с непокрытой головой спустился поговорить с ними в подворотне.

– Вам известен адрес Клариссы? – спросил его старик.

– Адрес Клариссы… Еще бы! Улица Асса.

Они поблагодарили его и уже собрались снова сесть в фиакр, когда Огюст в свою очередь спросил:

– А номер дома?

– Номер дома… Номера-то я не знаю.

И тут вдруг обманутый муж заявил, что предпочел бы отказаться от поисков. Трюбло силился вспомнить; однажды он ужинал там, это позади Люксембургского сада; но он позабыл, в конце ли улицы, справа или слева. А вот дверь он запомнил хорошо; о, он сразу бы сказал: «Это здесь!» У дядюшки родилась новая идея: вопреки возражениям Огюста, который заявил, что не желает никого утруждать и хотел воротиться домой, он предложил Трюбло поехать с ними. Тем более и Трюбло с недовольным видом отказывался. Нет, он больше ни за что не воротится в тот дом. Он не стал посвящать их в истинную причину своего отказа – курьезную историю с оплеухой, со всего размаха полученной им в кухне у Клариссы от новой кухарки, которую ему взбрело в голову ущипнуть возле плиты. Подумать только! Пощечина за проявление симпатии, за желание завязать знакомство. С ним прежде не приключалось ничего подобного, он все никак не придет в себя.

– Нет-нет, – твердил он, подыскивая оправдание, – ноги моей больше не будет в этом скучном доме… И знаете ли, Кларисса сделалась совершенно несносной и страшной злюкой, а вдобавок более буржуазной, чем все буржуазные дамы! Да еще после смерти папаши забрала к себе все свое семейство – целую толпу уличных торговцев: мамашу, двух сестриц, долговязого проходимца-братца и в придачу еще слабоумную тетку – из тех, что торгуют вразнос игрушками… То-то Дюверье там несладко!

И он рассказал, как в тот дождливый день, когда советник повстречал Клариссу, стоявшую под козырьком на каком-то крыльце, она первая набросилась на него и в слезах принялась упрекать в том, что он ее никогда не уважал. Да, она уехала с улицы Серизе из чувства собственного достоинства, потому что не могла больше сносить то, как он унижает ее. Почему, приходя