звонков и нашла номер, с которого ему звонили. Пять минут тридцать семь секунд. Номер был записан как «Дом».

Я заблокировала телефон и аккуратно положила его обратно на тумбочку. Мое спокойствие удивляло меня саму. Все логично. Конечно, он женат. И женат не в формате «разошлись-разводимся», а по-настоящему. Кто бы сомневался. У меня перед глазами возник образ: в оксфордском доме, на огромной кухне в стиле кантри, она стоит с телефоном у уха и смотрит в сад. Все в этом саду придумано ими вместе: и дворик, где можно собрать друзей на барбекю, и плодовые деревья, и клумба ярких цветов, на которую выходит окно над раковиной. Зачем она звонила? Пять минут тридцать семь секунд. Сказать, что соскучилась? Да нет, слишком сентиментально – это скорее в моем духе. Напомнить ему, что нужно ответить кому-то насчет ужина, который она устраивает, или сказать, что вчера вечером, уезжая, он оставил на кухонном столе рабочий документ – он тебе нужен? – или – может быть, все может быть – если он соврал об их разрыве, то запросто мог наврать и обо всем остальном, – рассказать что-то забавное про кого-то из детей. Наверное, потому он так и смеялся и нервно ерошил волосы, когда посматривал на меня, сидящую по ту сторону стекла.

Я обвела глазами номер и словно сквозь цветную пленку увидела его в совершенно ином свете. Все слишком дорого, слишком безлико, слишком рафинированно. До омерзения. Казенные стены, в которых бывают лишь туристы, да богачи любовниц водят.

– А знаешь, – сказал Макс, возвращаясь в комнату, – уже за полночь. Все, прошел твой день рождения.

Я промолчала, но он не обратил на это внимания. Подошел к кровати и начал меня целовать, и я не стала его отталкивать. На него я тоже вдруг посмотрела как через фильтр, и мне удалось увидеть его другим – или, может, впервые таким, каким он был на самом деле. Старше. Наглее. Глаза, которые смотрят прямо в мои, но ничего не выражают. Новое лицо, новый человек. Его ласки возбуждали даже больше – теперь, когда я понимала, какую роль играю в его жизни. Он стащил с меня платье через голову, прильнул губами к груди, его рука скользнула мне в трусы. Я укусила его за губу. Он застонал и выругался: «Черт!» – и я ощутила, как заколотилось под ребрами сердце от этого странного глухого возбуждения, от того, что преимущество в кои-то веки на моей стороне, от того, что я поняла, кто он на самом деле. Но тут он взял мое лицо в ладони и заглянул мне в глаза – с такой доверительной искренностью, что я не выдержала.

– Кто тебе тогда звонил? – спросила я.

– Что?

Макс выпрямился, и взгляд его пополз в сторону, прочь от моего. Он покосился на свой телефон.

– Что? – повторил он.

– Кто тебе тогда звонил?

– Ты что… Анна! – выговорил он. – Ты лазила ко мне в телефон?

– Еще не хватало.

– Звонил тогда – это когда? Ты о чем вообще?

– В ресторане. Перед театром. В ресторане. Ты еще выходил поговорить.

– Какого дьявола ты сейчас меня об этом спрашиваешь?

– Неужели так сложно ответить?

Макс сел на край кровати и стал натягивать брюки.

– Поверить не могу, – проговорил он. – Просто поверить не могу! Ты требуешь с меня отчета? Лезешь в мой телефон? Серьезно? Да что с тобой такое?!

– Разве сложно сказать как есть? – спросила я, на этот раз уже тише.

Повисла пауза, потом он сказал:

– Мне звонила мать. Хотя это не твое дело. Что, черт подери, происходит?

– Тебе звонила… мать?

– Именно так.

Когда Макс это произнес, я сразу ему поверила, но облегчение, которое я испытала, было горьким и опустошительным.

Я отвернулась и стала собирать с кровати свои вещи. Одевалась, стоя к нему спиной, и пыталась вспомнить все, что знала.

Человек с голубыми глазами и шрамом на плече.

Человек, у которого в виске, под кожей, зуб его брата. Обычная детская драка: он упал, пошла кровь, но никто ничего не заподозрил, пока кожа не затянулась. Если надавить пальцем на висок, можно этот зуб нащупать.

Человек, который способен обаять кого угодно. Который заводит разговоры с официантами, таксистами, барменами. Мне казалось, ему это просто необходимо – восхищение посторонних людей.

Человек, который разбирается в самых неожиданных вещах. В антикварной мебели, в русской литературе, в цветах.

Человек очень уязвимый, изрядно побитый жизнью. Я старалась обходиться с ним как можно деликатнее, верила, что если затаюсь, то в конце концов он подойдет ближе, – но в итоге оказалась ему не нужна. Не нужна в том смысле, в котором он нужен мне.

Человек, который хочет семью. Который купил дом, куда меня не пускает, и этот дом, по-видимому, предназначен для той идеальной семьи, которую он рассчитывает когда-нибудь создать, и в то же время – и это, пожалуй, самое грустное – в то же время ему почти сорок, и «Дом» в его телефоне – это до сих пор родительский номер.

Посмотрев на него, я опять увидела то лицо, которое было мне хорошо знакомо.

Я поняла или, скорее, впервые внятно сформулировала для самой себя веский, неоспоримый факт – что люблю его. И почти в тот же миг осознала, что никогда в жизни еще не была так несчастна.

Я закрыла лицо руками.

– Ты что? – сказал Макс. – Что с тобой?

Я не осознавала, что плачу, пока не почувствовала, что пряди волос под моими ладонями намокли от слез. Я люблю тебя, думала я, – вот что со мной. Я люблю тебя, а ты и не думал меня обманывать. Я правда тебе нравлюсь. Ты считаешь, что я хорошенькая, и смешная, и со мной есть о чем поболтать. Тебе нравится сидеть напротив меня за столиком в ресторане, класть руку мне на ногу в баре и лежать со мной в постели. Тебе нравится мое тело. Нравится запускать пальцы в мои волосы, целовать шею и проводить языком по внутренней стороне бедра. Все, что ты мне говорил и говоришь, – чистая правда. Только это не любовь, а я тебя люблю.

Я думала, мои слезы заставят его смягчиться, но не тут-то было.

– Ну, еще этого не хватало! Анна! Чего ты ревешь? Прекрати!

Макс схватил меня за запястье и оторвал руку от лица.

– Посмотри на меня! – рявкнул он. – И объясни, что с тобой!

– Мне больно!

Он выпустил мое запястье.

– Объясни же! – повторил он.

Куда-то я попала, поняла я, в какое-то больное место – женщина, которая закрывает руками