– Все-таки тебе не стоит тратить на меня столько денег, – сказала я.

Макс просунул большие пальцы под пояс моего пальто и притянул меня к себе.

– А на кого еще, по-твоему, мне их тратить? – улыбнулся он.

Мы прошагали по коридору, и он приложил карточку к замку. Прихожая, налево – ванная, прямо – сама комната. Макс взял меня за руку и стал водить по номеру, наблюдая за моей реакцией, смакуя мой восторг. Он показался мне мальчишкой, который в конце четверти несет рисунки домой маме и требует ее похвалы; я играла свою роль и демонстрировала восхищение. Больших усилий для этого не требовалось. Номер был обставлен так, что не восхититься было невозможно. Здесь все – кровать с пологом, темная вышивка на изголовье и такие же портьеры, мраморный камин с резьбой, вычурный столик и стеклянный бар, кресла в шелковых чехлах – все было роскошно, массивно, с размахом, и я почувствовала себя очень маленькой.

Я села на кровать. На столе в ведерке со льдом стояло шампанское. Макс откупорил бутылку, разлил по бокалам, подошел и сел рядом.

– Двадцать пять, – сказал он, протягивая мне бокал. – Ну что, чувствуешь себя взрослой?

– Ты меня сюда привел, чтобы рассказать, как я должна себя чувствовать?

– Не только.

– Я как-то разговаривала с одной певицей, – сказала я. – Она была чуть старше меня. Так вот, она говорила, что все постоянно твердили ей, что у нее еще куча времени, что голосу нужно созреть, что ей совершенно не о чем беспокоиться, ведь для оперной певицы она еще очень молода и торопиться некуда – вся карьера впереди. Ровно до того дня, как ей исполнилось двадцать пять. И тут началось: тебя не беспокоит, что ты до сих пор не поешь в настоящих театрах? Тебе пора вплотную заняться карьерой! Ты ведь уже не девочка! Так что да, – заключила я. – Чувствую себя старушкой. Спасибо.

Я надеялась развеселить его, но он не стал смеяться. Наоборот, посмотрел на меня очень серьезно, и я подумала: о боже, что я наговорила, какая же я идиотка.

– Что? – пробормотала я. – Что такое?

– Ничего. Просто теперь, когда ты сказала, я посмотрел на тебя и вижу: и впрямь старушка.

Макс усмехнулся, и я почувствовала себя идиотски счастливой. Наверное, все из-за шампанского. Он отобрал у меня бокал, поставил на тумбочку у кровати и поцеловал меня. Я откинулась на кровать и потянула его за собой, он навалился на меня всем весом, и меня вновь захлестнуло то же самое чувство, та же убежденность: если он рядом, если я с ним, все остальное не имеет значения. Мыслям, разноголосица которых еще час назад не давала мне покоя, которые громко, мерзко и назойливо дребезжали на все лады: услышь нас! – словно убавили звук. Остался лишь ноющий свист в ухе, фальшивая нота, которую мог заглушить только он.

– Макс! – сказала я. – Надолго ты уезжаешь?

– Что?

Он уже расстегнул на мне платье и покрывал поцелуями мой живот. Щетина покалывала кожу.

– В Нью-Йорк. Ты надолго туда?

Казалось бы, беспокоиться не о чем. Он постоянно ездил в командировки. Но этот взгляд, который Винсент на меня бросил, – было в нем что-то хулиганское, пакостливое. Он что-то знал. По дороге домой они с Джерри будут надо мной смеяться. «Она, похоже, понятия не имеет, бедная глупышка!» – скажут они и будут правы.

– По-моему, сейчас не самое подходящее время для таких разговоров, – сказал Макс, не поднимая на меня взгляда.

– Это секрет? – спросила я.

Он улегся рядом, оперся на локоть.

– На месяц, – сказал он. – Скорее всего, на месяц. Может, дольше – недель на шесть. Закрою сделку и вернусь.

– Понятно.

– Будь моя воля, я бы не ездил.

– Тогда почему едешь? – спросила я, как бы поддразнивая его. – Неужели ты недостаточно важный, чтобы послать всех куда подальше?

– Слишком важный, любовь моя. Дело тут вот в чем: клиенты из Америки. Я с ними работал, когда жил там, и они хотят общаться только со мной. Сделка гигантская, деньги совершенно безумные, скажу – не поверишь. Поэтому каждый раз, когда мы имеем с ними дело, тянут меня.

– А что Винсент имел в виду?

– Когда?

– Когда спросил о каких-то переговорах, которые то ли идут, то ли нет.

– А, это ерунда. Речь о моем переводе в Америку. Нью-йоркский офис хотел меня заполучить. И до сих пор хочет.

– А-а. И как ты, поедешь?

Макс пожал плечами:

– Нет. Во всяком случае, не сейчас. Может, хватит об этом, а? На меня эти разговоры тоску наводят. Мало того что мне там бог знает сколько времени торчать, так еще и обсуждать все это. Давай не будем портить твой день рождения моими жалобами, ладно?

Он еще раз поцеловал меня и сказал:

– Подожди минутку.

И скрылся в ванной.

Я лежала на кровати и разглядывала узор на портьерах. Переплетающиеся цветы, большие и темные. Я попыталась проследить за завитками – казалось, они цепляются друг за друга, – но, присмотревшись, поняла, что они уходят в никуда.

На месяц, может, дольше – недель на шесть.

Не так уж это и долго. Я знала: незачем потакать мыслям о том, что придется проводить выходные в одиночестве. Нечего жалеть себя, воображая, как я буду жить без него, день за днем, неделю за неделей, – тускло, плоско, серо, без цели и смысла.

Я пыталась успокоиться. Уговаривала себя: ведь всего несколько часов назад, в ресторане, я была счастлива. Я помнила это очень ясно. И уцепилась за это воспоминание как за соломинку. Картинка за стеклом: Макс говорит по телефону, стоя в мутнеющем свете, ерошит волосы, расхаживает туда-сюда, смеется, на лице – оживление.

Не знаю, что на меня нашло. Не знаю, как так получилось. Из-за этих темных цветов на портьерах. Из-за этого старого козла – как он оскалился и сказал: рад, что, пока Макс в Лондоне, ему есть с кем приятно проводить время. Из-за того, как искренне Макс смеялся. Этот смех мне нравился, потому что так он смеялся только со мной. Из-за того, как он бросил взгляд на телефон, чуть отклонив экран, чтобы я не видела, кто звонит, – и ведь, если подумать, он всегда так делал, – а потом сказал: извини, придется ответить. Вот из-за этого всего. Из-за того, как он смеялся за стеклом. Эта картинка встала мне поперек горла.

Я взяла его телефон, оставшийся на тумбочке. Мне не раз приходилось видеть, как он вводит пароль. Я открыла журнал