– Скажи, ну что это за жизнь! Вечно без гроша, вечно придирки по малейшему пустяку. Ах, с меня довольно! Да-да, довольно!

Октав, который на ходу расстегивал жилет, остановился и спросил:

– Однако к чему ты говоришь мне все это?

– Как к чему, сударь? Но есть вещи, которые вам должна была бы подсказать ваша деликатность. Разве не следовало вам давным-давно догадаться успокоить меня, заставив эту девицу кланяться нам в ножки? – Берта помолчала, а затем с презрительной иронией добавила: – Это бы вас не разорило.

Снова наступило молчание. Молодой человек, который снова принялся ходить из угла в угол, наконец ответил:

– Я не богат; сожалею, что невольно огорчил вас.

И тут дело приняло серьезный оборот, ссора приобрела размах семейного скандала.

– Еще скажите, что я люблю вас за ваши деньги! – выкрикнула Берта и тут же сделалась похожа на свою мать, чьи слова сами сорвались с ее языка. – Я слишком много думаю о деньгах, не так ли? Да, я много думаю о деньгах, потому что я благоразумная женщина. Что бы вы ни говорили, деньги есть деньги. Когда у меня был один франк, я всегда говорила, что у меня их два. Потому что лучше внушать зависть, чем жалость.

Он прервал ее и усталым тоном человека, которому хочется покоя, произнес:

– Послушай, если тебе так неприятно, что она из шерсти ламы, я подарю тебе шаль из шантильи.

– Опять вы со своей шалью! – вконец рассердившись, проговорила Берта. – Да я даже не думаю об этой вашей шали! А вот все остальное приводит меня в отчаяние. Поймите! О, впрочем, вы такой же, как мой муж. Выйди я на улицу без ботинок, вам было бы все равно. Однако когда у вас есть жена, то хотя бы из банального великодушия вам пристало ее кормить и одевать. Но ни один мужчина никогда этого не поймет. Знаете ли, вы оба охотно выпустили бы меня нагишом, если бы я согласилась!

Доведенный этой семейной сценой до крайности, Октав решил не отвечать. Он уже замечал, что порой Огюст именно так от нее и отделывается. Так что, пережидая шквал упреков, молодой человек продолжал неторопливо раздеваться и размышлял, до чего ему не везет с любовницами. Впрочем, эту женщину он желал так страстно, что ради нее нарушил все свои расчеты. И вот теперь она появилась в его комнате, чтобы ссориться, чтобы обречь его на бессонную ночь, как если бы у них за плечами уже были полгода супружеской жизни.

– Хочешь, давай ляжем? – наконец предложил он. – Мы оба предвкушали такое блаженство! Слишком глупо терять время на то, чтобы говорить друг другу злые слова.

Готовый к примирению, без особого желания, а больше из вежливости, он хотел было поцеловать ее. Но она оттолкнула его и залилась слезами. Отчаявшись закончить эту тягостную сцену, он принялся яростно стягивать башмаки, решительно собравшись лечь в постель, пусть даже без нее.

– Ну что же, давайте, упрекните меня еще в том, что я выезжаю, – лепетала она, захлебываясь рыданиями. – В том, что слишком дорого обхожусь вам. О, я прекрасно понимаю, что причиной тому – этот подарок. Если бы вы могли запереть меня в сундуке, вы бы охотно это сделали. Да, у меня есть приятельницы, я их навещаю, разве же это преступление? Что же до маменьки…

– Я ложусь, – сказал он и упал на кровать. – Раздевайся и оставь в покое свою маменьку, которая, позволю себе заметить, одарила тебя довольно скверным характером.

Берта машинально разделась и, все больше раздражаясь, заговорила громче:

– Маменька всегда исполняла свой долг. И не вам осуждать ее, тем более здесь. Я запрещаю вам произносить ее имя… Не хватало еще, чтобы вы нападали на мою семью!

Тесемки ее нижней юбки не поддавались, и она резко рванула узел. А затем уселась на край кровати, чтобы снять чулки:

– Ах, сударь, как я сожалею о своей слабости! Как мы обдумывали бы свои поступки, если бы могли все предвидеть!

Теперь она была в одной рубашке, с обнаженными изнеженными руками и ногами, какие бывают у маленьких полных женщин. Вздымающаяся от гнева грудь вырывалась из кружев. Нарочито уткнувшийся носом в стену Октав резко развернулся:

– Как? Вы сожалеете, что полюбили меня?

– Разумеется! Мужчину, не способного понять женское сердце!

Они, не отводя жесткого взгляда, без любви, в упор смотрели друг на друга.

Она оперлась коленом на край кровати: ее груди напряглись, нога была согнута в грациозном движении женщины, которая собирается лечь. Но он уже не видел ее розового тела, гибких, ускользающих линий спины.

– Боже мой, если бы можно было начать все сызнова! – добавила она.

– Вы бы взяли себе другого, верно? – грубо и очень громко сказал он.

Она улеглась возле него, накрылась простыней и уже собралась было так же раздраженно ответить ему, когда кто-то забарабанил в дверь кулаком. Поначалу ничего не поняв, они замерли и похолодели от страха.

– Открывайте! Я слышу, как вы там занимаетесь своими мерзостями! Открывайте, или я вышибу дверь!

Это был голос мужа. Любовники по-прежнему не шевелились, голова гудела так, что ни одна мысль не приходила в нее, и каждый ощущал исходивший от другого холод – как от покойника. Наконец в инстинктивном стремлении отделаться от любовника, Берта вскочила с постели. А Огюст за дверью все не унимался:

– Открывайте… Да откройте же!

Они ощутили чудовищное смятение и невыразимый ужас. Побледнев от смертельного страха, Берта в отчаянии металась по комнате. Октав, чье сердце останавливалось при каждом стуке, подошел к двери и машинально прислонился к створке, словно хотел подпереть ее. Дело принимало недопустимый оборот, этот глупец перебудит весь дом, придется открыть. Однако, когда Берта догадалась, о чем он думает, она повисла на руке любовника, умоляюще глядя на него испуганными глазами: нет-нет, сжалься надо мной! Ведь муж набросится на них с пистолетом или ножом. Бледный не меньше, чем она, Октав, которому передался ее страх, натянул брюки и вполголоса принялся упрашивать ее одеться. Но она, будто не слыша, оставалась обнаженной и не могла даже отыскать своих чулок. Тем временем Огюст впадал все в большую ярость:

– Так вы не желаете, вы не откликаетесь… Ну-ну, сейчас я вам покажу.

С тех пор как Октав последний раз платил за квартиру, он много раз просил домовладельца произвести небольшой ремонт – вставить в разболтавшийся дверной замок два новых винта. Дверь вдруг затрещала, замок вылетел, Огюст, не удержавшись на ногах, пошатнулся, упал и прокатился по полу до середины комнаты.

– Вот черт! – выругался он.

В руке у него оказался всего-навсего ключ; падая, Огюст разбил костяшки, и они кровоточили. Бледный от стыда и взбешенный комичностью своего вторжения, он замахал руками и хотел наброситься на Октава. Тот, босиком, испытывая неловкость из-за наспех застегнутых брюк, схватил Огюста за запястья и, будучи сильнее, удержал его руки.

– Сударь, вы врываетесь в мое жилище! – выкрикнул молодой человек. – Это непристойно, ведите себя прилично.

Он чуть не побил Огюста. Во время их короткой схватки Берта через распахнутую дверь, в одной рубашке, выскочила из комнаты. Она видела, как в окровавленной руке мужа блеснул кухонный нож, и ей показалось, что она ощущает его холодок у себя между лопаток. Когда она мчалась по темному коридору, ей слышались звуки пощечин, но молодая женщина не могла понять ни кто их дает, ни кто получает. Она не различала слов, которые доносились до нее:

– К вашим услугам. Когда вам будет угодно.

– Превосходно, я извещу вас.

Одним прыжком Берта выскочила на черную лестницу. Она стремительно, словно спасаясь от пожара, сбежала на два этажа и оказалась перед запертой дверью своей кухни, ключ от которой оставила наверху, в кармане пеньюара. К тому же она не увидела под дверью полоски света – лампа не была зажжена. Наверняка их выдала служанка. Не переводя дух, Берта взбежала по ступенькам и вновь вошла в коридор Октава,