– Да? – Эльма снова развернулась к столу. – Она что, вернулась в Сандгерди?

– Да ну что вы, такое наверняка не случится, – убеждённо сказал полицейский на другом конце провода. – Теперь мы регулярно видим её лишь по телевизору. Её зовут Виктория Маргрьет Хансен, хотя у нас её всегда звали просто Вигга. На сегодняшний день она представляется Маргрьет, а имя Виктория не употребляет – видимо, стремится забыть всё с ним связанное.

Десять лет

Дверь захлопывается, и я несколько мгновений стою, как истукан. Руки у меня всё ещё дрожат. Ярость бурлит внутри меня, грозя в любой момент вырваться наружу. И самое непостижимое, что эта ярость вызвана не разочарованием от поступка Хаплиди, а тем, что он не нашёл никого получше этой заурядной, дешёвой сучки с бледным лицом, покрытым красными пятнами, и с тонкими, реденькими волосами. Если бы речь шла о ком-то другом, я бы почувствовала ревность, но меня наполняют лишь отвращение и обида – так со мной обходиться не позволено никому.

Я поднимаюсь по лестнице, когда меня догоняет Хаплиди. Ему стыдно, и он немедленно переходит к извинениям – говорит своим вкрадчивым голосом и двигает бровями, как и всякий раз, когда включает обаяние. При взгляде на него я понимаю, что больше ничего к нему не испытываю. Мне плевать, что наши отношения окончились, и меня не заботит, что я больше никогда его не увижу. У него изо рта дурно пахнет, а трёхдневная щетина и появившиеся откуда ни возьмись морщинки вокруг глаз ему совсем не идут. Дерматит у него на шее и руках пылает, как огонь, – похоже, он расчесал кожу. И хотя мне на него плевать, меня снедает гнев от того, как он меня предал и унизил. После того как он заканчивает изливать душу, я оставляю его на лестничной площадке, захожу в лифт и поднимаюсь на свой этаж. Если бы я поднялась по лестнице, возможно, успела бы немного остыть до того, как открыть дверь в нашу квартиру. Вероятно, мне бы хватило времени, чтобы прийти в себя. Но нет – я поднимаюсь на лифте. Когда двери раздвигаются, я выхожу такой же взбешённой, какой и заходила.

– Выключи телевизор, – мой голос звучит гораздо жёстче, чем мне хотелось бы.

На её лице встревоженность. Она вскакивает с дивана и идёт прямиком в свою комнату, не задавая вопросов и не переча. Я ложусь на диван, закрываю глаза, и перед моим внутренним взором возникает девица в футболке Хаплиди. Меня преследует её взгляд – торжествующий и вызывающий одновременно. Где-то я её уже видела. Само собой напрашивается объяснение: она из Сандгерди, и именно оттуда я её и знаю. Однако, как ни стараюсь, я не могу вспомнить, кто же она.

Я натягиваю одеяло по самую макушку. Мысли роятся в голове, в сознании проблёскивают разрозненные картинки из прошлого и будущего. Я вытягиваю руку и беру с подоконника за телевизором фотографию в рамке. На ней изображена я: прелестная девочка с волосами, собранными в хвостики, в белом платьице и чёрных лакированных туфельках. На снимке я улыбаюсь, показывая белые ровненькие зубки, маленькие, как зёрнышки риса. Позади меня, положив руки мне на плечи, стоят родители. Для них было так важно, чтобы я всегда оставалась их красавицей-принцессой, что они даже назвали меня в честь двух принцесс: Виктория Маргрьет. Никогда не выносила этого имени. Оно казалось мне таким вычурным, что я просила друзей называть меня просто Вигга. Родители терпеть этого не могли. Вернее, после того как я перестала быть их идеальной доченькой, они не могли терпеть меня.

Полагаю, жили мы довольно обеспеченно. Вероятно, кое-кто даже сказал бы, что мы богачи. Отец был капитаном корабля, а мать – врачом. Мы жили в большом доме на окраине города. Являясь единственным ребёнком в семье, я пользовалась безраздельным вниманием родителей. И речь не идёт о внимании, которое уделяют всем маленьким детям. Я оказывалась в центре внимания, где бы ни находилась: меня хвалили за мои волосы, глаза, одежду и даже за фигуру. Взгляните, какая она высокая и стройная, – только и слышала я. – Точно будет моделью.

Мне было всего шесть.

Что такое модель, я и не догадывалась, но понимала, что это предел людских мечтаний. Потом я пошла в школу и, глядя на остальных детей, пухлых коротышек с чумазыми лицами и в одежде, которая досталась им от старших братьев и сестёр, я понимала, что я лучше их.

И всё же не помню, чтобы в детстве родители окружали меня чрезмерной заботой: меня передавали из одного детского учреждения в другое, от одних родственников к другим. Днём садики, а по вечерам толпа бебиситтеров – молодых девиц, которые рылись в вещах моей матери и разрешали мне не ложиться спать до тех пор, пока я не начинала действовать им на нервы. Единственным человеком из моего детства, которого я и правда любила, была моя бабушка со стороны отца. Бабуля жила неподалёку, и я проводила половину дня в садике и половину у неё. Она совсем не была похожа на моих родителей, которые абсолютно мной не интересовались. Однако не была она и типичной бабушкой, как те, о которых пишут в книгах. Подтянутая и крепкая, она отказывалась седеть и сама красила волосы в чёрный цвет каждую третью пятницу месяца. Всякий раз, вспоминая о бабушке, я представляю её с влажными, зачёсанными назад чёрными волосами, с полотенцем на плечах и с зажатой между пальцами сигаретой, дым от которой она выпускает в окно.

Бабушка утверждала, что обладает даром ясновидения, и владела большой коллекцией камней, от которых якобы исходили разные виды энергии: один снижал тревогу, другой снимал воспаление, а третий способствовал душевному равновесию. Один камень казался мне наиболее красивым. Он был большим, чёрным и блестящим, с острыми краями. Его бока были в зазубринах, но в то же время гладкими, как зеркало. И название у него было красивое: вороний кремень[14]. Хотя по-научному он назывался вулканическое стекло.

По словам бабушки, этот камень защищает и очищает нас. Иногда ей даже приходилось выносить его на балкон – настолько сильную энергию он излучал. Незадолго до смерти бабушка велела мне забрать камень себе. «Чтобы он тебя охранял», – сказала она, легонько потрепав меня по щеке. В этом состояла ещё одна особенность бабушки: она проявляла нежность исключительно тем, что трепала меня по щеке или ласково подёргивала за волосы. Никаких телячьих нежностей