хотела рассказать, что с ней происходит. Я пытался донести до неё мысль, что жизнь в постоянном гневе никому не идёт на пользу. Однако, когда гнев впитывается в твою плоть и растворяется в крови, избавиться от него не так-то просто. В последний раз мы вели такую душеспасительную беседу по телефону несколько лет назад, и я был рад. Рад тому, что ей всё-таки удалось отпустить прошлое, хотя это и означало, что я больше не являюсь частью её жизни.

– То есть до её исчезновения вы несколько недель не общались?

– Да, ни словом не обменялись. Я… это, конечно, ужасно прозвучит, но я доволен, что она пропала не по доброй воле. Это говорит о том, что у неё всё было более-менее, пока… пока какой-то мерзавец с ней не расправился. – У Тора дрогнула губа, он ухватился за пачку, но вместо того, чтобы достать из неё сигарету и закурить, он лишь повертел её в руке.

– Помните, как звали ту девушку? – спросила Эльма.

Голос Тора прозвучал хрипло:

– Какую девушку?

– Ту, которая обвинила вашего сына.

– Виктория. Эту сучку звали Виктория, – сказал Тор. – Я иногда думаю о ней и задаюсь вопросом, вспоминает ли она нас и то, что она с нами сотворила. Осознаёт ли она, сколько жизней загубила? Надеюсь, что да. Надеюсь, карма её настигла. Но жизнь несправедлива, а та девица была начисто лишена совести. Я как-то видел её – много лет спустя после смерти Антона – и она меня точно узнала, но на её лице не было и намёка на раскаяние. Она просто смотрела на меня невидящим взглядом, будто меня там и не было. Это она должна была месяцами гнить в лавовом поле. Лгуньи не заслуживают ничего иного.

– Это наверняка ужасно – столько времени носить в себе гнев. – Эльма надавила на газ, ведя машину по Миклабройт. – Особенно в случае Марианны. Уже сам факт беременности в пятнадцать лет, а потом и всё остальное.

Они немного помолчали. Стояли выходные, поэтому движение было насыщенным. Приближалось Рождество, и все стремились поскорее завершить приготовления к празднику.

– А что, если Антон повесился, потому что действительно был виновен? – нарушил паузу Сайвар. – Естественно, родственники не хотят верить, что их сын или брат оказался способен переступить черту. Но это ведь не доказывает его невиновности.

– Ну да, конечно. То, что он не пошёл под суд, не значит, что изнасилования не было.

Временами такое случалось, но Эльма всё равно отказывалась верить, что существуют женщины, готовые солгать, что их изнасиловали. Кто в здравом уме решится пройти через похожий судебный процесс, выдвинув ложные обвинения? Эльма взяла за правило оказывать кредит доверия жертве, но судебная система работала иначе: в таких случаях не существовало только белого или чёрного. Можно было спорить по поводу преднамеренности преступного деяния, по поводу сопутствующих обстоятельств и целого ряда других факторов. Но в конечном счёте судебная система основывалась на уликах определённого толка, а таковых в делах об изнасиловании зачастую не хватало.

– Да, и подобное совсем не редкость, – кивнул Сайвар. – Жаль, что он не вспомнил полного имени той девицы.

Эльма включила поворотник на подъезде к торговому центру «Крингла», и они оказались в длинном ряду машин, которые двигались вперёд с черепашьей скоростью.

– Виктория – не такое распространённое имя, а Сандгерди – городок маленький. Мы наверняка выясним, кто она, – сказала Эльма, глядя в зеркало заднего вида. За ними выстроились несколько машин.

– Можно и тамошним коллегам позвонить, у них поинтересоваться. Официальных обвинений предъявлено не было, но, как ты и говоришь, городок маленький, и такое событие явно было у всех на устах, – сказал Сайвар.

– Да, видимо, так нам и стóит поступить.

Со смерти Антона минуло пятнадцать лет, но кто-нибудь наверняка помнит о том происшествии.

Очередь из машин наконец пришла в движение, и через несколько минут Эльма подрулила к торговому центру.

– Вот здесь меня и выброси, – сказал Сайвар.

Эльма остановила автомобиль, и, помахав ей на прощание, Сайвар открыл дверцу. Эльма проследила взглядом, как он переходит дорогу и исчезает в недрах крытой парковки, а потом тронулась с места.

* * *

Родители Давида жили в симпатичном старом доме в соседнем Коупавогюре. Дом стоял в тени высоких деревьев, которые защищали его от непогоды. По молодости Эльма мечтала именно о таком саде с большими деревьями и потайными уголками, где можно было бы спрятаться от посторонних глаз. Ребёнком она была не самым обычным – ей нравилось забиваться в самые тёмные закутки дома, делать палатки из одеял и укрываться в них с книжкой, карманным фонариком и целой кучей всяких вкусностей. Дождь она тоже любила – ей нравилось смотреть на то, как темнеет небо, и чувствовать запах влажной земли. Она хотела такой же сад, но теперь, глядя на его ровно подрезанные кусты и аккуратные клумбы, думала только о том, какой труд стоит за всей этой красотой: ни малейшего интереса к садоводству она, увы, не питала.

Деревья создавали своеобразный коридор, по которому Эльма прошла к дому, – точно так же, как и много лет назад, когда познакомилась с родителями Давида. Нервничала она тогда сильно, но Давид был просто на взводе. На пути к входной двери он держал Эльму за руку, однако не успели они переступить порог, как он её выпустил, будто стеснялся подводить свою избранницу к родителям.

Эльма постучалась. Дверь открыл отец Давида, который вместо рукопожатия обнял её так нежно, что у Эльмы чуть ли не навернулись слёзы. Однако она заставила себя улыбнуться. Запах в доме напомнил ей о тех временах, когда её отношения с Давидом только зарождались. Точно так же пахла и одежда Давида.

– Как приятно видеть тебя, дорогая. Проходи, проходи, – пригласил Сигюрдюр, закрывая за ней дверь.

– Не много ты сделал покупок, – заметила Эльма, когда остановила машину перед входом в торговый центр. Сайвар ждал её снаружи в застёгнутой под самое горло кофте. В руке он держал один-единственный полиэтиленовый пакетик и банку газировки.

Усаживаясь в машину, Сайвар рыгнул.

– Прости, – формально сказал он. – Да, я почти сразу отказался от шоппинга – народу уйма, а от шума оглохнуть можно. – Он нарочито содрогнулся.

– И чем же ты занимался?

– Пошёл в кино.

– Но ведь фильм идёт всего пару часов. – Эльма задержалась в гостях гораздо дольше, чем намеревалась, – минуло по крайней мере пять часов. Ужин прошёл лучше, чем она ожидала. Эльма опасалась, что атмосфера будет проникнута скорбью, но большей частью они смеялись. Скорее получилась некая смесь веселья и