И, бросив руку к пилотке, шагнул к двери.

В это время Люба прибежала из школы. Увидела посылку:

— А я знаю, откуда это, вот и знаю, — хитро поглядывала на Надю, — потому что мальчишки наши из окна машину видели, сказали, к нам приезжала. И ещё сказали…

Она замолчала. Сидела на кухне, на табуретке, болтала ногами, и что-то недоброе, дерзкое таилось в её глазах.

— Что же они сказали? — чуя неладное, спросила Надя.

— Что к твоей мамке… это к тебе, значит, опять жених приезжал. Тот, военный…

Надя почувствовала, что краснеет, и отвернула поспешно лицо, завозилась у стола.

— Лучше бы тряпку взяла да подтёрла, — кивнула на дверь, к порогу, где солдат-водитель натопал сапогами, — и не болтала бы лишнего…

— А это не я, между прочим, — Люба встала обиженная, направилась к двери, взяла тряпку у порога, — это всё Вовка. — И вдруг спросила с вызовом: — Что, не правда? Ведь правда? Ты же сама, сама говорила, что лучше нашего папки никого, что он… А сама…

— Замолчи! — не помня себя, Надя шагнула к ней, вырвала из рук мокрую тряпку, готовая замахнуться, но тут же опомнилась: что она делает, зачем это?! Стояла перед Любой растерянная, словно прощенья просила. — Ты не смеешь, ты не должна так говорить, потому что… Ты ничего не знаешь. И никакой он мне не жених. — Сама взялась подтирать тряпкой пол: только бы не видеть этих испуганных глаз. — Ведь ты сама, — продолжая возить тряпкой по полу, говорила она, — ты же так хорошо тогда с ним… А эта посылка, — она только сейчас нашла для себя оправдание, — он же не мне, а тёте Поле, тебе её прислал…

Вечером, тихая и виноватая, Люба подошла, склонила голову ей на плечо.

— Ма, не сердись, — сказала заискивающе, — это же Вовка всё, а я… я ведь как ты, как тебе лучше. — И вдруг предложила: — Может, откроем посылку, посмотрим хотя бы, что там?

— Глупая, — Надя притянула её к себе, обняла, прижалась щекой к её голове, и так хорошо, так спокойно стало — от этой близости, от живого тепла, от запаха светлых волос, такого знакомого, родного запаха, то ли малины спелой, то ли свежего сена, а может, и того и другого. Вспомнила тёти Полино — про малину — и улыбнулась: и верно, будто в малине нашла…

Отыскали отвёртку, клещи и кое-как отодрали прибитую гвоздями крышку. Открыли ящик и ахнули: чего там только не было! И колбаса копчёная, и сахар, и банки консервные с диковинными крабами, и печенье, и даже шоколад… Принялись разбирать посылку.

— Это тёте Поле, это тоже ей, — вдохновенно хозяйничала Люба. — А это нам с тобой, а это можно в школу, девчонок угощу. Ну, дядя Серёжа!..

«Ах, Люба, Люба, — с неясной тревогой подумала Надя, — что ж дальше-то с нами будет?»

9

— Ма, расскажи мне о нём?.. Что помнишь, то и расскажи, а? — О ком?

— Ну, о нём… который отцом моим был… Сколько раз прошу, а ты всё одно: смелый, герой… Ну, а какой?

Люба и прежде озадачивала её вот такими вопросами, и Надя, уже готовая ко всему, говорила привычное, что прежде всего приходило в голову. «Да, — говорила она, — он был настоящим героем… — И как откровение, зная, что именно эта подробность особенно интересна Любе, добавляла: — Хотя с виду, на первый взгляд, вовсе и не подумаешь, что он такой. Правда, высокий был, вот как дядя Серёжа, только у дяди Серёжи плечи — во! А у него… Худющий был, но тоже сильный, как спортсмен. И очень застенчивый. Что-нибудь спросит, скажет мне слово и засмущается, как красна девица…»

Вот и всё. А что ещё она могла рассказать? Но Любе-то этого было мало. И она приставала снова:

— Ну, а как вы с ним познакомились? Кто из вас кого раньше увидел, ты его или он тебя?

— Да я уж и не помню, — выкручивалась Надя, — столько лет прошло. Помню, что мы в кино с ним познакомились… Нет, вру, — спохватывалась она, — в кино-то мы действительно были, даже сидели рядом, но я не с ним, а с подругой пришла, и его не заметила, потому что темно было…

— А познакомились-то как?

— Познакомились? — Надя молчала озадаченно, начинала придумывать на ходу. — Это потом уж, после кино. На другой, кажется, день… в нашем парке. Он первый и подошёл. — С этой минуты она начинала обманывать Любу и до того увлекалась порой, что и самой уже казалось, будто так всё и было тогда. — Подошёл и говорит: «А вам понравилась вчерашняя картина?» Это он про фильм вчерашний. А я ему: «А вам?..»

— А какое кино-то смотрели? — Любе и это надо было знать.

— Старая картина, довоенная. «Сердца четырёх». Так мы и познакомились.

Больше года о Сергее не было ни слуху, ни духу. Где он, что с ним — Надя не знала. То смутное ожидание, в котором, не признаваясь себе, она пребывала всё это время, постепенно приутихло, и она, успокоенная, говорила себе: ну и ладно, сколько ж можно…

И вдруг — это письмо. Она и не думала, что оно так обрадует её. Не сумев скрыть от глазастой Любы нечаянную свою радость, она решила не делать тайны из этого письма. Тут же распечатала конверт, собираясь, если не всё, то хоть что-то в этом письме прочитать вслух — для неё, Любы. Была уверена, что там найдутся такие слова… Но уже с первых, бегло прочитанных строчек поняла: письмо предназначалось ей одной.

«Надежда моя! — писал он. — Хочу, чтобы ты поняла и поверила… Нет, это не мальчишество, не дань далёкому мимолётному чувству, это совсем другое. Это серьёзно и навсегда. У меня было достаточно времени — больше, чем мне хотелось бы! — чтобы проверить его и понять самого себя. Мне нужно многое сказать тебе, но это при встрече, а пока… Прошу об одном: дождись меня. Теперь уж недолго.

Твой Сергей».

Дочитав письмо до конца, она вложила его в конверт. Сказала Любе:

— Это от дяди Серёжи.

— Я догадалась, — холодно ответила та. — Будешь писать — привет ему пламенный.

И убежала в школу.

А она, как девчонка, стыдясь своего нетерпения, снова достала письмо из конверта. «Как странно, — думала она, — ведь я ещё ни разу не получала ни от кого таких писем, за всю жизнь мне впервые признаются в любви…» Читала и перечитывала это коротенькое письмо и не могла понять, откуда Сергей прислал его.