Шрифт:
Закладка:
Ах, тётя Поля, тётя Поля! Сколько раз ты просила у своего господа-бога, чтобы он был милостив и добр, чтобы дал силы и счастья, чтобы помог в беде, поддержал в горе! Не для себя, для других просила. А для себя… Вот попросить бы у него, чтобы за всё хорошее он хоть однажды отплатил тебе: послал бы здоровья.
С такими невесёлыми мыслями возвращалась Надя в тот день из больницы от тёти Поли. У самых ворот, на влажном после ночного дождя песке, заметила следы от автомобильных колёс: две рубчатые колеи уходили от ворот в глубь парка и поворачивали к её дому. А у крыльца стояла машина — та же самая, серого цвета, трофейная. Надя сразу узнала её. Подумала: «В такой день, как некстати…»
А Сергей уже шёл навстречу, уже махал ей рукой.
— Я всё уже знаю, — сказал он, — я был в учительской, и мне рассказали… Я тут привёз кое-что, свезём ей…
— Спасибо, — ответила она. — Зря вы всё это…
— Что зря? — удивился он.
И поглядел на неё с обидой.
А она и сама не поняла, почему так сказала. Видно, бывают минуты, когда кажется, что никто другой, кроме тебя самого, не поймёт, не сможет понять, что же с тобой происходит, а все сочувственные слова, чьё-то участие и внимание не утешают, не греют, наоборот, будто бы отнимают у тебя что-то. И вот сказала как сказалось, а объяснить не смогла.
— Да вот это всё, — чувствовала, как несправедливо обидно говорит ему, но и остановиться не могла, — и ваши приезды, и всё остальное. — Опустила голову, закрыла лицо руками, сказала тихо, упавшим голосом: — Простите меня, простите!
И в слёзы… На этот раз она даже и не пыталась сдерживать их. На крыльцо поднялась, спотыкаясь о ступеньки, и ключ под половичком еле отыскала, не видя замочной скважины, с трудом отперла дверь. Он задержался возле машины, о чём-то поговорил с шофёром, потом вошёл следом за ней в дом.
— Пожалуйста, не сердитесь на меня, — вытирая слёзы, попросила она, — я, наверное, совсем психом стала, — усталая и виноватая присела на диван. — С детьми забот не оберёшься, а теперь вот с тётей Полей беда…
— Может, мне поговорить с врачом? — с готовностью предложил он. — Может, лекарства нужны какие? Я дал бы команду…
Она молчала подавленно, не в силах ни говорить, ни подняться с дивана. Потом встала, хотела пойти на кухню, чтобы поставить чайник, но Сергей удержал её за руку. Снова усадил на диван, пододвинул стул и сел рядом.
— Так вот, — взглянув на часы, начал он решительно, — в моём распоряжении два часа… Люба ещё в школе? — Не понимая, не догадываясь, к чему он клонит, Надя кивнула головой. — Тем лучше. Пока соберёмся, она придёт. А все формальности… я беру на себя.
— Какие формальности? Куда соберёмся?
Надя никак не могла понять, что затевает он.
— Собираешься ты, — он взял её руку, сказал спокойно, как о решённом давно и окончательно, — а едем мы вместе: я, ты и Люба. Едем ко мне, домой. И никаких разговоров.
Глядела на него и не могла понять: шутит он или говорит серьёзно. А он уже встал и, полный решимости, уверенный, что разговор на этом закончен, заходил по комнате, словно прикидывал, с чего бы начать эти скорые сборы. Нет, Сергей не шутил, и теперь она понимала это. Другого не могла понять: как же он может? Ни поговорив, ни спросив у неё — хочет она или нет, — вдруг всё решить за всех. И — два часа на сборы… А тётя Поля? Только сейчас говорили о ней, будто всё понимал, сочувствовал даже, помощь свою предлагал, а теперь что же?
Она не знала, что ему ответить. И подняться не было сил.
— Сергей, ну зачем это всё, — сказала через силу, — в такое время…
Будто других слов и не было.
— А если другого времени нет, — он спохватился, видно, не то хотел сказать, стал объяснять торопливо: — Если у меня его нет, понимаешь. Я не хотел теперь говорить, думал, всё объясню, когда приедем… Через неделю я уезжаю, меня не будет два года, и я хочу… через два года хочу вернуться домой, в свою семью, в свою квартиру, хочу, чтобы ты ждала меня, понимаешь! Квартира есть, ты переедешь ко мне и будешь ждать меня… Ну, чего же тут не понять!
Она впервые увидела его таким — решительным, упрямым, заранее готовым не принимать ни отказов, ни возражений — и испугалась. Чего именно — сама не знала, но вдруг почувствовала: что-то в эту минуту уходит от неё. Или это она сама от себя уходит?.. Надо бы удержаться, устоять на этом крутом берегу, в этом сыпучем песке, который всё тянет её за собой.
— Я не совсем поняла вас, Серёжа, — тихо проговорила, — но это неважно, важно, чтоб вы меня поняли… Поймите, могу ли я теперь, могу ли вот так сразу? Ведь вы не в кино и не в гости меня зовёте, я так понимаю, да и не зовёте, скорее, командуете. Вроде как выходи с вещами строиться. Я не могу так, Серёжа, и вы не сердитесь. — Она словно упрашивала его, боялась обидеть. — А вы поезжайте и ни о чём не думайте, всё у вас будет хорошо. — Уловила его протестующий жест, сказала, будто в студёную воду шагнула: — Ну, а в конце-то концов подумайте сами… Разве в том дело, где вас ждут. Важно, чтоб всё-таки ждали.
Он больше не уговаривал её. Какое-то время молча сидел за столом, обиженный и озадаченный её словами, не зная, как принимать их: как обещание, что будет ждать, или же как отказ, который, жалея его, она не решилась сделать теперь.
А через неделю посылка пришла. Большой, крепко сколоченный фанерный ящик. Тот же шофёр привёз, солдатик знакомый, с которым Сергей уже дважды приезжал, затащил посылку на кухню, поставил на стол. Заметив недоуменный Надин взгляд, сказал коротко:
