Шрифт:
Закладка:
— Вот крышу тебе дострою, — под конец разговора сказал Лукич, — и домой. Там его буду ждать. Да и свою крышу ладить надо. — Опять напомнил: — Про уговор-то наш не забудь. Приеду, спляшу на свадьбе.
6
День Победы отпраздновали. В посёлке, возле обелиска погибшим воинам, торжественный митинг прошёл, ребята детдомовские в почётном карауле стояли, а тётя Поля плакала и приговаривала:
— Господи, укажи ты и мне его могилку. Привезла бы, схоронила с домом рядышком. Как хорошо на родной-то земле, каждый бы день к нему приходила. — И Наде сквозь слёзы: — Ещё бы и мамку твою, и солдатика нашего вот под этой звездой, место, чай, всем бы нашлось.
А вечером сидели за праздничным столом, вспоминали, как дядю Мишу на фронт провожали, как тётя Поля срамила его за то, что небритым воевать едет. Про похоронку вспомнила… Как упиралась Машка, как не хотела на почту её везти, будто и впрямь почуяла, что ждёт их там…
А потом гость, бригадир Николай Лукич, пожаловал. Неуверенно, потоптавшись у порога, скинул свой бушлат, в комнату вошёл, позванивая орденами и медалями, которые по случаю светлого праздника приколол к гимнастёрке. За столом заохали, заахали, ещё больше смутив этим гостя, а Люба принялась награды пересчитывать. Их было восемь: два ордена и шесть медалей.
— Мам, — вдруг спросила она, — а у папы нашего тоже были?
На минуту за столом возникла неловкая пауза. Взглянув недоуменно на Надю, Лукич заметил, как растерялась она, но не сказал, не спросил ни о чём. Вдруг спохватившись, поднялся из-за стола, скрипя протезом захромал в коридор, к вешалке, где висел его бушлат. К столу вернулся с бутылкой водки в руке.
— Вот, — поставил бутылку на стол, поглядел на тётю Полю, как бы спрашивая у неё разрешения, — может, ради такого дня… Ближе вас у меня нынче нет никого, вы мне теперь будто родственники, так что не откажите за компанию…
— Верно говоришь, — поддержала, оживившись, тётя Поля, — война всех породнила, а нас тем более. Хочешь — верь, хочешь — нет, а я такое сейчас сообщу, — она заговорщицей взглянула на Лукича, потом на Надю, — что все мы тут в самых настоящих родственниках и окажемся. Или забыла, — спросила у Нади, — как она ему свою котлету отдала… подкармливала для фронта? — Кивнула на Любу, сидевшую с ними за столом. И снова к Лукичу: — Это она Саньку твоего, значит. Или забыла Саню-то? — спросила у Любы.
— Помню, — ответила Люба, — у него во-о-т такие уши были. — Она показала на Лукича, на его уши, и все за столом засмеялись.
А тётя Поля сказала:
— Вот и выходит, что у нас ноне семейный праздник, как тут не выпить. Ты принёс, — она передала Лукичу бутылку, — ты и командуй. За столом-то, видишь, ты один у нас мужик.
Выпили за победу, за тех, кто воевал, за погибших, кого нет за столом, помянули добрым словом и Веру Васильевну, и дядю Мишу с дядей Фёдором, потом за Лукича отдельно выпили…
— И за папку, — вдруг предложила Люба, — за папку тоже.
Надя смутилась, но рюмку подняла, а тётя Поля тут же нашлась:
— Правильно, и за него грех не выпить, — поднялась из-за стола с полной рюмкой, — за Алёшу нашего. Видит бог, быть бы ему с нами вот за этим столом…
Надя сидела с рюмкой в дрожащей руке, едва удерживая подступившие к глазам слёзы, и не могла понять, зачем, ну зачем тётя Поля говорит об этом, что она хочет этим сказать.
Нет, не думала она тогда, да и сердце не подсказывало, что наутро другого гостя встречать придётся.
Он появился в тот час, когда в школе кончался последний урок и учителя с журналами, портфелями один за другим входили в учительскую. Надя тоже зашла туда и ждала, когда соберутся все: хотела сделать какое-то объявление… И машину эту, непривычно тихий гул мотора за раскрытым окном, она услышала, как и остальные, догадалась, что машина не здешняя, не лесхозовская и не из района, и пока любопытные высовывались из окна, с неясным беспокойством подумала: кто бы это?
Потом её позвали:
— Надежда Ивановна, — она оглянулась, увидела в дверях учительской шестиклассника Юру Мосунова, дежурного по первому этажу, лицо его выражало то ли испуг, то ли восторг в высшей степени, а скорее, и то и другое, — вас тут… к вам приехали.
— Кто приехал? — как можно спокойнее спросила она, хотя волнение уже душило её горло.
— Военный какой-то, — Юра почему-то перешёл на шёпот, и это ещё больше смутило и озадачило её. Почувствовала, как слабеют, становятся непослушными её ноги, как полыхнуло жаром в лицо. Спросила нелепо, не своим, деревянным голосом:
— Какой военный?
— Ну какой, — захлопал Юра глазами, — самый настоящий, с орденами, с погонами…
В учительской молчали, и Надя, не помня себя, шагнула из этого молчания следом за Юркой в коридор и сразу увидела его. Нет, ни лица, ни звания, ни орденов — ничего не успела разглядеть. Одно поняла и сказала себе сразу: нет, не Алёша… И узнала Езерского.
Он подошёл к ней, высокий, плечистый, заслонив собой весь коридор, и мальчишки толпой обступили, глазели во все глаза на его ордена и медали. И опять она подумала о нём: как с военного парада…
— Ну, здравствуй, — он взял её за руку, улыбаясь, оглядел теснившую их со всех сторон толпу любопытных мальчишек и девчонок, — здравствуйте, Надежда?..
— Ивановна, — подсказала она ему.
Смущённая и растерянная, она стояла перед ним в коридоре, не зная, как поступить, куда вести нежданного гостя, как и где его принимать.
Наконец решилась: позвала его в свой кабинет, и пока шли в окружении ребят по коридору, он рассказывал ей:
— Вчера у нас была встреча, воспитанники военной школы… Вы знаете, сколько наших осталось? Двенадцать человек. Это на всю-то школу! А какие были ребята! Вы наших ребят-то помните? Больше половины в том первом бою полегло. Так вот… собрались. А у дружка фронтового, у майора Егорова, машина нашлась, вот я и решил…
Они вошли в кабинет, и шум ребячьих голосов остался там, за дверью.
— Вот так мы и живём, — рассеянно сказала она, подходя к столу. — За этим столом когда-то мама сидела, а теперь я. Это её кабинет,
