в полутёмном коридоре. Как просто, подумалось, подойти и дотронуться рукой до этой ручки, которой когда-то касалась его рука, а теперь вот она касается её, словно здоровается с ним… через несколько лет, через множество других рук, которые открывали потом эту дверь уже без него.

Звонка в квартире не было, и Надя, немного потоптавшись у двери, постучала негромко и стала ждать. Но никто не открыл ей. Тогда она постучала снова, погромче, и на этот раз услышала, как кто-то, шаркая ногами по полу, идёт к двери. Потом загремели ключи, и недовольный старческий голос спросил:

— Кого надо?

— Я к вам, Варвара Васильевна, — дрогнувшим голосом сказала Надя, успев подумать при этом, что не таким представлялся ей голос Алёшиной мамы.

— Ко-го? — удивлённо, врастяжку переспросили за дверью.

— Варвара Васильевна, — неуверенно повторила Надя, — к вам можно?

И вдруг — молчание. Долгое и странное. Будто за дверью и не было никого — так тихо там стало. Но вот опять загремели ключи, дважды щёлкнул один замок, потом второй. Дверь приоткрылась. В тёмном проёме шириной в ладонь, звякнув, провисла стальная цепочка, и в полутьме коридора возникло едва различимое, похоже, совсем ещё не старое лицо, глаза настороженные и неприветливые, торопливо обшаривающие гостью с ног до головы.

Нет, не её, не Варвары Васильевны, глаза! Надя увидела их и сразу поняла это.

Спросила по-другому:

— Могу ли я видеть Варвару Васильевну? Она мне очень нужна.

— И-и-и, милая, — не то сочувственно, не то с насмешкой пропела хозяйка, — припозднилась ты до Варвары Васильевны, ох как припозднилась. Видать, не близко где-то была, коли не знаешь…

— Что я не знаю? — с первой минуты, едва услышав скрипучий голос за дверью, чувствуя и подавляя в себе растущую неприязнь к этой женщине, Надя глядела теперь на неприветливую тётку почти враждебно. И вот теперь эти странные слова… О чём это она?

Откинув цепочку, тётка вышла в коридор, прикрыла дверь за собой. Рассказала:

— В сорок первом, под осень, нас на окопы посылали. Я-то соседкой её была, одну кухню делили. Ну, мне с ногами моими только окопы рыть! Освободили по справке. Всё по закону. А она, стал быть… Не помню уж где, не буду врать, то ли под Старицей, то ли под Ржевом… В общем, рыли окопы, ну, и налёт, известное дело. Пулемётами стали косить. Кто половчее да помоложе, укрылся в тех же окопах, а она не успела. Там где-то, слыхала, и схоронили… Ну, а ты-то кто ей будешь?

Возвращалась на вокзал в дребезжащем стареньком трамвае, ещё с фанерными листами, вставленными в окна вместо разбитых стёкол, а в ушах всё вязался этот голос: «Ну, а ты-то кто?..» За уцелевшим застеклённым окном вагона горьким напоминанием о недавней ещё войне громоздились развалины, чёрными, выгоревшими глазницами окон глядели коробки полуразрушенных домов, украшавших до войны этот ведущий к вокзалу проспект. Глядела из окна, и было такое чувство, будто не только она, но и сам город, вот эти улицы, этот проспект, по которому ходил когда-то Алёша, где жила его мать, и они осиротели тоже. Ощущение этого сиротства, беспомощности и неясной своей вины — в чём, перед кем? — всё это мучило её теперь, вновь и вновь заставляло думать о встрече, которая не состоялась и которая уже не состоится теперь никогда, потому что она, Надя, «припозднилась…».

3

Она вошла в зал ожидания, встала в очередь к билетной кассе. Стояла, отгородившись ото всех своими невесёлыми мыслями. Потому и не обратила внимания на того высокого военного, который в это время отошёл от окошечка кассы. Впрочем, нет. Уже тогда, в первую минуту, встав в очередь, она мимоходом отметила про себя, что где-то, кажется, видела этого военного, стоявшего у окошка. А может, он просто кого-то напомнил ей — на кого-то он был похож. Уж очень знакомо улыбался… И почему-то глядел на неё.

С этой улыбкой да ещё с широко распахнутыми — будто для объятий — руками он шёл вдоль жиденькой, в пять-шесть человек, очереди, и все, кто стоял в ней, да и сама Надя с интересом и ожиданием глядели на него. И Надя ещё успела подумать, что вот, мол, с таких, с блестящими погонами да с колодками медалей и орденов, с такими улыбками, с них, наверное, и надо писать картины о нашей победе. Нарисуешь с натуры такого, и подписывать ничего не надо. Ясно, что победитель.

Тут он и остановился. Стоял и, улыбаясь, глядел на неё, готовый и впрямь обнять её. И только потерянный, безразлично блуждающий Надин взгляд, а может, собственное короткое сомнение — а не ошибся ли? — ещё удерживали его от этого шага.

— Или я обознался, — сказал он, вопросительно глядя на неё, — или вы… — И вдруг сказал так уверенно, будто и не было у него никаких сомнений: — Ну, здравствуйте, Надя. Неужели не узнаёте? Это же я, Сергей.

Он уже тормошил её за руку, тянул из очереди, и она, не сопротивляясь, не говоря ни слова, покорно шла за ним.

— Ну, теперь-то вы вспомнили? Посёлок Лугинино, сорок первый год, наше училище, ваш детский дом…

Теперь-то она вспомнила, ещё бы не вспомнить! Труднее было другое — узнать в этом блестящем офицере-победителе того красивого курсанта, Алёшиного однокашника, которого, если быть откровенной, она и в самом деле вспоминала не раз, но вспоминала так, что вначале всегда был Алёша, а он уж потом. Чем вспоминался? Да вот этой улыбочкой самоуверенной и таким же уверенным, уже тогда командирским голосом… Ещё словами, очень красивыми и потому, может быть, казавшимися ей не очень искренними, какие он говорил ей однажды, в тот далёкий вечер. Но как давно это было! Да и было ли?

И словно оттуда, из той далёкой жизни, слышался ей знакомый голос:

— Вот это встреча! Сказка, да и только. А говорят, что чудес не бывает. — Он уводил её из зала ожидания, от любопытных глаз. — Нет, вы как хотите, Надя, а это судьба, самая натуральная. Вы уж поверьте, я эту штуку на пушечный выстрел чую. Может, потому и вылез оттуда. — Они уже шли по перрону, он держал её под руку, и она чувствовала, как крепко и надёжно сжимает ей локоть его рука. — Ну, в самом деле, — говорил он, — приехать на один день и перед самым отъездом, за пять минут, — он досадливо поглядел на ручные часы, — теперь даже не за пять, а за три минуты… — И вдруг спохватился: — Да, а вам-то куда, не в