Что касается алчности, то пример кантиги 128 очень красноречив. В ней мы встречаем один из самих негативных крестьянских образов во всем произведении. Действие происходит во Фландрии. Некий крестьянин хотел иметь много пчел, но не желал трудиться. Поэтому он решил обратиться к услугам колдуньи. Она посоветовала ему, чтобы в следующий раз, когда тот пойдет к причастию, не проглатывать гостию, а, сохранив ее за щекой, отнести в улей и оставить там. Но когда спустя какое-то время крестьянин хотел проверить результат своих махинаций и открыл улей, то увидел там Богородицу с Сыном на руках. Он так испугался, что прибежал в местный храм и рассказал об этом приходскому священнику, который отправился к улью и убедился в истинности рассказа крестьянина. Тогда священник, собрав приходской совет, решил организовать крестный ход к улью. Алчность и лень подталкивают этого крестьянина совершить гораздо более серьезный грех – богохульство, то есть осквернение Тела Господня. Поэтому в кантиге говорится, что он «потерял рассудок» от алчности, ведь покушался он на самое святое для достижения своих ничтожных целей. Более того, вместо обращения за помощью к святым он просил совета у колдуньи.

Отдельные аспекты подобного представления об этой категории населения можно назвать типичными для эпохи (предупреждение крестьян против жадности является общим местом в церковной дидактической литературе высокого Средневековья). Однако «Кантиги» представляют нам исключительно полный (и положительный!) нравственный образ крестьян для XIII в. Можно сказать, что автор «Кантиг» обращает особое внимание на эту категорию населения, вырабатывая для нее конкретные нравственные установки. Важно и то, что крестьяне изученных нами кантиг являются «самостоятельными героями» рассказов, их роль в них не второстепенная. Более того, они демонстрируют способность вести праведный образ жизни и общаться с Богом и Богородицей без необходимости какого-либо посредничества со стороны клириков или грамотных мирян.

* * *

В рассмотренных нами образах заметно стремление короля и его канцелярии закрепить определенные функции за каждой категорией населения: защита слабых в случае рыцарей и пример веры и простоты со стороны крестьян[695]. В этом отношении, образ общества в «Кантигах» совпадает с представлением о народе как о едином теле, изложенном в Партидах, и тем самим является частью «политической теологии» Альфонсо Х Мудрого[696]. Именно создание подобного «потестарного образа» в его религиозном измерении – не исключая другие дополнительные мотивации – и дает нам ключ к пониманию причин создания столь амбициозного проекта, развивавшегося на протяжении более 15 лет в королевском скриптории Альфонсо Х.

Ирина Игоревна Варьяш

«Свои мавры» в политической риторике христианских королей (XIII–XIV вв.)

Принятый в современной науке концепт «эпоха Альфонсо» позволяет проблематизировать специфическое в истории Пиренейского полуострова время. Действительно, если взглянуть на этот период в истории христианских королевств, станет очевидно, что именно тогда политическая власть решала важнейшие задачи на полуострове и, что не менее важно, вышла в своих притязаниях за его пределы – это имперский проект Альфонсо, захват Сеуты, итальянские владения Арагонской Короны… Череду примеров можно легко продолжить и хронологически довести вплоть до первых успехов в Великих географических открытиях, распахнувших новые горизонты перед всей европейской цивилизацией. Эпоха Альфонсо была временем оформления новой политической идеи и становления нового политического режима, обладавшего общеевропейским значением, с амбициями и силами, которым спустя полтора столетия было суждено сойтись в унии и дать Европе сверхдержаву. Испанская монархия XV столетия была генетически связана с политической концепцией Альфонсо о единой Испании – totius Hispaniae. Так, Х. А. Мараваль полагает, что именно Альфонсо Мудрому принадлежала честь внедрения в политическую мысль и общественные представления понятия единой Испании[697], которое просуществовало до конца XV столетия.

С середины XIII в. в политической и исторической мысли все более распространялась идея культурной и политической общности насельников полуострова, – основанная на старой идее «потерянной Испании», потерянной в результате мусульманского завоевания, восстановление которой должно было опираться на вестготское наследие и произойти в ходе Реконкисты (restauración tras la pérdida), как раз ознаменовавшейся значительными победами в XIII столетии. Именно в это время формулировалась политическая социологема – испанцы и рождалась политологема – единая Испания. Притом следует подчеркнуть, что единая Испания понималась тогда не как территория, а в традиции, заложенной еще Орозием, – как общность людей.

В связи с этим особый интерес вызывает вопрос о месте мусульман в политической риторике христианских королей полуострова. Если утерянная Испания восстанавливалась в ходе Реконкисты, то есть войны с мусульманами, то каким образом власть встраивала тех из них, кто принимал подданство и оставался, в единую Испанию, важнейшим свойством которой было древнее, доисламское происхождение и вестготские корни.

Хорошо известно, что по мере продвижения Реконкисты на юг и юго-восток мусульманское население христианских королевств на Пиренейском полуострове становилось многочисленным и традиционно получало автономию во внутренних делах. Политическая власть христиан гарантировала маврам целый набор прав, приняв на себя функцию высшей властной и судебной инстанции. Все это прописывалось в актах о сдаче городов и местечек, затем – в королевских привилегиях и ордонансах. Очевидно, что христианские короли не имели никакой практической возможности заместить мусульман христианами (хотя такие проекты выдвигались, например, Хайме Завоевателем, но не увенчались успехом) и были экономически заинтересованы в сохранении вассалов-иноверцев. Однако все это не означает, что в риторике, порожденной политической культурой Альфонсо, положение мусульман осмыслялось и преподносилось с учетом обстоятельств повседневной жизни или содержания текстов установительного характера.

Очевидно, что западноевропейская христианская политическая традиция была монотеистичной, и интеграция мусульман в политическое тело христианского королевства требовала определенных усилий: не только в области права, но и в сфере политической риторики.

Таким образом, в центре настоящего исследования находится выраженная политическая позиция и, я даже предпочла бы сказать, концепция, которая была сформулирована в отношении иноверцев, мавров и сарацин, при помощи риторических высказываний и отразилась в текстах середины XIII–XIV столетий. В создании риторической традиции участвовали короли и их советники в королевских куриях, придворные и легисты. Прояснение этой концепции позволит восстановить внутреннюю логику политической культуры той эпохи.

Важно понимать, что речь идет не об официальной политической линии, а о том, что присуще культуре имплицитно. В связи с этим нас в наименьшей степени будут интересовать декларативные тексты власти. Напротив, тексты, создававшиеся властью, но не имевшие прямой целью заявлять о том, как и на основании каких юридических принципов мусульмане инкорпорированы в христианское королевство, были бы весьма полезны.

Один