— Давайте попробуем начать с самого начала. Я слышал, что вы — очень пунктуальный человек, и имеете привычку постоянно следить за временем. Это так?

Если, конечно, от этой привычки еще что-то осталось. В субреальностях она полностью утратила свой смысл, в последней я, кажется, даже не смотрел на часы. Или смотрел? Не помню. Интересно, где мои любимые часы сейчас? Надеюсь, они не разбились.

— Да, пожалуй, это так.

— Тогда давайте начнем издалека. Вы помните, как начинался ваш вечер? Как вы вышли из дома?

Да, я помню. Помню, как обнаружил, что мой диктофон сломан. А до этого… А что было до этого? Наверное, я сильно изменился в лице. Следователь опустил блокнот и посмотрел мне в глаза.

— С вами всё в порядке, господин Вильфрид? — спросил он.

— Да, в порядке, — соврал я. — А что?

— Просто вы побледнели… Я хотел еще раз напомнить, что мы не на допросе. Конечно же, преступление лучше раскрыть по горячим следам, но если вам тяжело отвечать на мои вопросы, то…

Его голос словно растворялся в тумане, через который прорывалась, подобно пульсирующему свету маяка, всего одна мысль. Я ничего не помню из того, что было со мной до поломки диктофона. Абсолютно ничего!

— Ничего… — прошептал я.

— Простите, господин Вильфрид. Пожалуй, я зайду позже. Когда вам станет лучше. Еще раз простите.

Я не заметил, как он вышел из палаты. Я давно уже понял, что у меня есть какие-то провалы в памяти, но только сейчас я, наконец, осознал, в какой момент, в какой день и час они начались. Нет, я не думаю, что проблема как-то связана со мной, с какой-то травмой или с чем-то вроде… У меня было только одно объяснение этому. Осколки фактов складывались в общую картину.

В журнале больницы пограничной субреальности я был отмечен, как умерший. Раньше я видел такую отметку у Эдварда Дарио, сейчас я уверен, что нейронет стер его личность. Скорее всего, такое же решение было принято искусственным интеллектом и относительно других пациентов из списка, в котором я значился под номером 179. Возможно, процедура стирания была начата, но во время нее я был выброшен из нейронета в объективную реальность. Процесс стирания моей личности, по-видимому, начинался со стирания памяти, но он не был завершен. Его прервали ровно на этом моменте из моей жизни, который я помню ярко и отчетливо, но ничего не помню из того, что было раньше. Не травма головы и не психическое расстройство лишило меня памяти. Сомнений в том, что это сделал нейронет, у меня больше не было.

Но есть ли у меня способ вернуть память?

В палату зашла медсестра.

— К вам еще один посетитель, господин Вильфрид, — сказала она. — Разрешите ее впустить?

Её? Кого?

— Да! — ответил я.

Я мог бы догадаться. Дверь открылась, и в палату вбежала Лиза.

Я был рад увидеть ее и узнать, что она существует на самом деле. Да, теперь я понимал, что та Лиза, которую я встретил в нейронете, была плодом моего воображения, материализовавшимся желанием увидеть свою дочь рядом. А настоящая Лиза сейчас с радостным криком повисла на моей руке и чуть не стащила меня с кровати. Как бы ни болели мои ребра и ни гудела голова от ее громкого смеха, я давно не чувствовал себя настолько счастливым, как сейчас.

— Папа, они тебя тут не обижают? — серьезным голосом спросила она.

— Нет, все хорошо, моя дорогая, все хорошо, — ответил я. — А где мама?

Если ты, моя маленькая девочка, каким-то чудом прорвалась из темного провала в моей памяти, то про свою жену я ничего не помнил. Женщина, которая вошла в дверь вслед за Лизой, не была мне знакома. Я не знал, как мне вести себя в этой ситуации, ведь она ожидала от меня каких-то эмоций, которых у меня не возникало. Какой бы привлекательной она ни была, я не знал этого человека. Она стояла поодаль и смотрела на то, как я пытался играть с Лизой. С улыбкой на лице и слезами на глазах.

— Я так рада, что ты вспомнил Лизу, — сказала она неровным голосом. Прозвучало как-то совсем банально, мне даже не верится. Почему я не испытываю ничего к матери моей дочери? Как могло так получиться, что я даже отдаленно похожий на нее образ не создал в мире воображения? Неужели она ничего для меня не значила? Что, если я на самом деле давным-давно не любил свою жену, а сохранял с ней отношения только из-за дочери? Вряд ли кто-то сможет ответить мне на этот вопрос. Если стертая нейронетом память не подлежит восстановлению, мне придется начать жизнь с чистого листа, и найти в ней место для этой незнакомой женщины. Но сейчас я меньше всего хотел думать об этом.

— Я почти ничего не помню, — сказал я вслух.

Она говорила что-то еще, но мое сознание словно отфильтровывало каждое ее слово. Играющая с моей рукой Лиза затмевала всё, что было вокруг. Девочка улыбалась мне самой радостной улыбкой, которую я видел в своей жизни.

— А ты мне снился! — заявила она.

— Да? Я играл с тобой во сне всю ночь?

— Нет, ты спасал меня от плохого дяди! Мне было страшно, но я знала, что придет папа и спасет меня!

И не один раз спасал! И от маньяка, и от людоеда, и… Но откуда ты можешь знать об этом? Та Лиза из нейронета ведь была придумком, в этом нет никаких сомнений! Не может же это быть совпадением! Я хотел расспросить ее о снах, о том, кого еще она видела, вдруг она рассказала бы мне и другие подробности, которые мог знать только тот, кто был подключен к нейронету? Может, она помнит Джонатана и Эдика, помнит Энн?

— А где Энн? — спросил я.

— Я здесь, дорогой! — ответила женщина. В ее глазах светилась надежда. Жаль, что мне придется разочаровать ее, сказать, что я говорил не о ней. Действительно жаль. Догадываюсь, насколько ей сейчас трудно.

— Энн. Мой робот. ANN-5. Где она?

— Но у тебя никогда не было робота, Николас! — ответила Энн. Ее голос дрожал, словно каждое слово давалось ей с большим трудом. — Ты даже телефоны с головизором никогда не любил! Все интервью свои записывал на диктофон, которому место только в антикварном магазине, пока я…

Ее голос перешел почти на крик, после чего резко оборвался. Она всегда так со мной разговаривала? Немудрено, что я так охотно ее забыл.

— Пока ты его не испортила? — закончил я.

Повисло молчание, которое подтвердило мою правоту лучше всяких слов. Да, это она испортила мой диктофон. И сейчас она переваривает мысль о том, что я вспомнил этот случай. Она не знает, огорчаться ей или радоваться этому. А я получил еще один кусочек мозаики моих разрушенных воспоминаний. С Энн я познакомился уже после того, как обнаружил, что мой диктофон неисправен, само собой, моя жена не могла о ней знать. А может, что-то знает Лиза?

— Лиза, ты помнишь робота Энн? — спросил я.

Девочка отрицательно покачала головой. Может быть, я веду себя слишком неосторожно? Каким бы притягательным и реальным мне ни казался этот мир, я не застрахован от того, что попал в очередную субреальность, и за мои лишние вопросы нейронет снова запрёт меня в психушке. В конце концов, даже причины придумывать не надо — моей амнезии будет уже достаточно, чтобы отправить меня к врачу. А там и другие симптомы подоспеют. Нет, мне нужно вести себя осторожнее. И, когда будет возможность, расспросить Лизу о ее снах. Наедине.

В палату снова вошла медсестра.

— Простите, что вмешиваюсь, я услышала у вас какой-то шум, — сказала она. — Пациенту нужен покой, и…

— Не переживайте, моя жена уже уходит! — сказал я.

Я выдержал несколько секунд ее прощального взгляда, в котором горело негодование вперемешку с бессилием. Тяжело было только расставаться с Лизой. А ее сны! Может быть, единственным ключом к пониманию