Шрифт:
Закладка:
Семья бывшего начальника ОИТК — жена и двое детей — со дня на день ожидала вызова к месту нового назначения её главы и пока временно разместилась на кухне, предоставив Борису две больших смежных комнаты, прихожую и парадный вход.
Прошло ещё три дня, Борис ожидал прибытия семьи. В последний из этих дней, часов в пять вечера в его кабинет зашёл инспектор отдела кадров Лепёшкин и заявил:
— Ну, товарищ Алёшкин, сегодня получена телеграмма из ГУЛАГа об утверждении вас в должности начальника медотделения. Такое дело необходимо отметить!
Бориса немного покоробило это предложение. В период войны он часто употреблял спиртное: была «наркомовская норма» — 100 грамм водки, выдаваемых ежедневно. После окончания войны её отменили, и последний год Борис, которого никогда особенно не тянуло к спиртному, выпивал очень мало, изредка какого-нибудь немецкого сухого вина. Тут отказываться было неудобно. Денег у него было мало, идти в ресторан не с чем. Он колебался, но Лепёшкин настаивал:
— Не думай, товарищ Алёшкин, это не так уж накладно. Я знаю такое место, где нам подадут недорого и вполне достаточно.
Борис поддался на эти уговоры, и через час они сидели в задней комнате «офицерского» магазина. Перед ними стояла бутылка водки, открытая банка консервов «бычки в томате» и на тарелке пара кусков хлеба. А ещё спустя какое-то время Борис Алёшкин, едва держась на ногах, после рвоты, случившейся сразу же после выхода из магазина, еле-еле полз к своему дому. Он шёл напрямки, по сугробам, причём иногда ему приходилось помогать себе для передвижения и руками. Он очень надеялся, что его семья ещё не приехала, а это как раз и случилось. Катя сумела уговорить райпотребсоюз и заводское начальство и освободилась от работы на два дня раньше, чем предполагала. Ещё три дня ушло на сворачивание хозяйства, продажу коровёнки и т. п. На шестой день после отъезда Бориса в Орджоникидзе она уже ехала с ребятами и вещами, большую часть которых составлял багаж, привезённый мужем, к новому месту жительства. Директор завода, даже без особых просьб с её стороны, выделил Алёшкиной полуторку, пришлось заплатить только за потраченное горючее и работу шофёра.
И вот, в то время, как Борис, еле-еле передвигая ноги по мокрому снегу, а иногда проваливаясь чуть ли не по колено в большие лужи, двигался к своему дому, Катя с голодными ребятишками, выгрузившись, сидела на куче вещей, сваленных посередине большой нетопленной комнаты, и с тревогой думала, как-то они будут жить. В углу комнаты она увидела упакованную новую мебель и думала, что это имущество прежних хозяев. Уставшая женщина с тоской поглядывала на голые стены этого огромного, как ей казалось после прежней хатёнки, нового жилища.
На беду Бориса, в это время бывшая хозяйка вышла из дому, в квартире, на кухне находились только её дети. Они знали, что могут приехать новые квартиранты, и поэтому старшая девочка (лет тринадцати) беспрепятственно впустила незнакомку с тремя замёрзшими детьми, провела их в дом, в комнаты, где они должны были жить. Шофёр помог перенести вещи, получил причитавшиеся ему деньги и уехал, торопясь до ночи вернуться домой.
Катя не решалась что-либо предпринимать без мужа. Разбирать вещи, заниматься приготовлением еды у неё не было сил. За эти дни, и в особенности за время переезда, она устала, чувствовала себя скверно, да к тому же и замёрзла. Ехать пришлось наверху, на вещах, в кабину посадила Нину и Майю, а Элу она взяла с собой. Как они ни прижимались друг к другу, как ни укутывались стареньким одеялом, холодный январский ветер пронизывал до костей.
Не распаковывалась она ещё и потому, что сомневалась, нет ли тут ошибки: неужели такие прямо-таки роскошные по тем временам хоромы станут их жилищем? Вот, пригорюнившись, и сидела Катя на вещах. Сунула ребятишкам по куску хлеба с салом и вяло жевала сама. Прошло часа два, уже совсем стемнело, а Бориса всё не было. Когда терпение Кати уже совсем истощилось, вдруг явился муж, но в каком виде… Весь в грязи, мокрый, в растерзанной распахнутой шинели, с бессмысленно блуждавшим взором — очевидно, пьяный в стельку. Несмотря на это, он всё-таки узнал жену и детей, попытался изобразить радость, шагнул к ним и, запнувшись обо что-то, с грохотом свалился на пол. «Этого ещё недоставало! — с ужасом подумала Катя. — Он что же, мало того, что на фронте с бабами путался, ещё и пьяницей стал? Эх, жаль, что Николай (так звали шофёра) уехал! Вернулась бы обратно в Александровку, а этого развратного пьяницу бросила бы здесь. Пусть как хочет, так и живёт!» Но через минуту мысли её приняли другое направление: «Как же так, ведь это всё-таки мой Борька, ему я отдала свою девичью честь, от него родила троих детей. Взяла на себя всю тяжесть содержания семьи, пока он учился, я, можно сказать, создала его! Нет, бросить его я не могу, да просто не имею права. Надо будет находить какой-нибудь выход».
В соседней комнате стояла большая кровать. Катя решила, что на ней спал Борис, так как там лежала его новая постель. Раздев мужа до белья и с помощью Элы дотащив до кровати, она уложила его. Пришлось самой распаковывать вещи и прежде всего посуду.
Когда она вышла на кухню, старая хозяйка была уже на месте. Она приветливо встретила Катю, заверила её, что они освободят кухню самое позднее через неделю и предложила воспользоваться горячей плитой. Кроме того, она показала на лежавшую около крыльца большую кучу дощатых обрезков и сказала, что это дрова, которые привёз Борис Яковлевич, ими можно затопить печку в комнатах.
То ли она не видела, в каком виде явился Борис, то ли не хотела показать, что видела, однако, о пьянстве она не заикнулась, а наоборот, всячески расхваливала Катиного мужа, что он мол всего неделю проработал, а все соседи, работавшие там же, где и Борис, отзываются о нём очень хорошо. Да и им он помог: у дочки нарывал палец — он выписал какую-то мазь, завязали два раза, и всё прошло.
На следующий день Катя разбудила Бориса очень рано и
