свои дела и вернулась к тем знакомым, у которых они останавливались, Борис уныло сидел за столом и курил. Он уже понял, что и здесь, в Майском, подходящей работы и жилья найти не удастся. Катя посоветовала:

— Слушай-ка, давай завтра съездим в Нальчик. Может быть, туда переберёмся?

Так и сделали. Переночевав, они с первым же утренним поездом отправились в Нальчик. Кстати, нужно было выяснить, не прибыл ли отправленный Борисом из Львова багаж. Та часть, которая отправлялась до Котляревской, уже была на месте, её решили получить на обратном пути.

В Наркомздраве Нальчика Алёшкина встретили без особой радости, и главным образом потому, что его большая семья требовала жилья, а с квартирами в полуразрушенном городе дело обстояло очень плохо. Работу ему нашли сразу — в хирургическом отделении Республиканской больницы, обещая и совместительство, что составило бы около 600–700 рублей в месяц, и ему такой заработок казался вполне достаточным. В ближайшем будущем даже обещали место заведующего хирургическим отделением, но квартиру Наркомздрав дать не мог. Так завотделом кадров и сказал:

— Товарищ майор, вы видите, в каком состоянии город? Он отстроится, конечно, и квартиры для врачей будут, но на это нужно время. А пока устраивайтесь, как сумеете, на частной квартире.

У Кати и в Нальчике были знакомые, у которых они остановились. Эти люди имели маленький саманный домик, в нём Борис и Катя переночевали. После разговора с хозяйкой выяснилось, что найти квартиру из двух комнат, а для семьи Алёшкиных это был минимум, практически невозможно. Где-нибудь на окраине, может быть, и удастся найти комнатку, да и то за очень большие деньги, не менее чем 150–200 рублей. Это, конечно, их устроить не могло.

На следующий день, бродя в раздумье по коридорам Наркомздрава, Борис встретил молоденького лейтенанта медслужбы с погонами, имеющими синюю окантовку. Закурив, они разговорились. От него Борис узнал, что тот служит в медсанчасти НКВД, получает порядочную зарплату, паёк и обмундирование. Узнал он также и то, что здесь, в Нальчике, все места в медсанчасти НКВД Кабардинской АССР заняты. Этот же лейтенант посоветовал Алёшкину попытать счастье в каком-нибудь другом городе, и лучше в том, который не пострадал от войны.

— Там и с жильём будет легче, — заметил он.

Ближайшим большим городом был Орджоникидзе, или, как его тогда называли, Дзауджикау — столица Северо-Осетинской ССР. Туда и решил ехать Борис, чтобы воспользоваться своим направлением в НКВД. Вечером он рассказал Кате об этом, она согласилась.

Алёшкины вернулись в Александровку, несколько дней провели в распаковке багажа, полученного в Котляревской и Нальчике. Кое-что Катя променяла на продукты, из какой-то материи успела сшить себе и девочкам немного белья (старая зингеровская машинка, путешествовавшая с ними из Владивостока, каким-то чудом уцелела, несмотря на то, что большую часть вещей, особенно посуды, при немцах у Кати отобрали станичники).

* * *

В первых числах января 1946 года, ранним утром Борис Алёшкин с полевой сумкой в руках, в которой, кроме документов, лежали бритва, мыло и полотенце, шагал от вокзала к центру города Орджоникидзе. Ему сказали, что там есть гостиница, в которой можно снять койку. Идя по городу, Борис оглядывался на целые чистые домики с палисадниками, на большие трёхэтажные дома. Это был первый крупный город, не тронутый войной, который он видел после возвращения с фронта. Потом он узнал, что окраины, где был остановлен враг, тоже пострадали, и довольно сильно, но та часть города, по которой он шёл, никаких следов войны не имела.

Поселившись в гостинице, где ему удалось получить место в двухместном номере, Борис сразу же после скромного завтрака (привезённые с собой бутерброды и стакан кипятку, полученный у дежурной по гостинице) направился в НКВД Северной Осетии. Ещё в поезде он узнал, где найти это учреждение. На этот раз Борис решил в поисках работы не ходить по маленьким начальникам, а начать действовать сверху. И кажется, это было правильно. Зайдя в бюро пропусков НКВД, он выяснил у дежурного сержанта, кто в Наркомате Осетии руководит кадрами, и узнал, что это заместитель наркома, полковник Давыдов. Борис обрадовался, что этим человеком оказался русский. Ещё по Александровке он помнил, что представители кавказских национальностей не очень-то жаловали русских и, откровенно говоря, побаивался встречи с каким-нибудь осетином, похожим на кабардинца Текушева. Скажем сразу, что его опасения оказались беспочвенными, все осетины, с которыми ему пришлось иметь дело, какой бы пост ни занимали, оказались добросердечными людьми.

Когда Борис попросил пропуск к Давыдову, сержант спросил:

— Вас, товарищ майор, вызывали?

— Нет, — ответил Борис, — я по личному вопросу с направлением из центра.

Он немного приврал: пакет с направлением, которым он решил воспользоваться, был не из центра, а из управления кадров Северной группы войск, но Алёшкин считал, что для Северной Осетии это тоже своего рода центр. Уверенный тон майора, а, возможно, и его погоны, произвели своё действие. Сержант выписал ему пропуск и посоветовал поторопиться:

— Полковник собирается уезжать, — заметил он.

Кстати сказать, пропуск выдали по венному удостоверению — паспорта у Бориса ещё не было. Он быстро поднялся на второй этаж, нашёл комнату, номер которой был указан в пропуске. Войдя, он увидел молоденького лейтенанта, вскочившего из-за стола при его появлении. Борис заявил, что ему нужно увидеть замнаркома по личному делу и что у него имеется направление. При этом он внушительно помахал добытым из сумки пакетом, запечатанным сургучной печатью.

Лейтенант скрылся за большой, обитой дерматином дверью, и, выйдя оттуда через несколько минут, пригласил Бориса зайти. В большом, освещённом несколькими окнами кабинете с длинным письменным столом в виде буквы Т он увидел сидящего в кожаном кресле, седоватого, по-видимому, невысокого, худощавого человека с большими серыми глазами. Борис вытянулся, принял положение «смирно» и, подойдя к столу, громко отрапортовал:

— Майор медслужбы Алёшкин Борис Яковлевич прибыл по личному вопросу. Разрешите обратиться?

Шинель и шапку Борис оставил ещё в приёмной у адъютанта и вошёл в кабинет в своём армейском, пригнанном по фигуре, кителе, на котором поблёскивали ордена и медали.

Давыдов поднялся и, протянув руку, приветливо сказал:

— Ну, зачем же так официально, мы ведь не в армии. Садитесь, пожалуйста. Секретарь мне сказал, что вы по какому-то личному вопросу. В чём дело?

Вместо ответа, Борис протянула пакет и сказал:

— Вот!

Полковник сломал печать и, вынув из пакета довольно большой лист бумаги, стал его внимательно читать. Закончив, он спросил:

— А почему вы с этим направлением не явились в НКВД Союза?

— Видите ли, товарищ полковник, семья моя живёт здесь недалеко — километров за