Они из вежливости что-то бормочут в ответ, но очевидно, что я им более не интересна. Беседа переходит в другое русло, а мы с дочерью храним молчание.

– А я и не знал, что ты из Сандгерди, – слышу я вдруг, поднимаю глаза и вижу, что все глядят на меня. Сандгерди – это последнее, о чём мне хочется говорить.

– Да, я там выросла.

– Ну и как? Должно быть, одно удовольствие расти в таком маленьком городке, где все знают друг друга, – замечает брат Хаплиди.

– Да… – теряюсь я. – Ничего.

– У меня, кстати, друг оттуда, – продолжает он, переводя взгляд на Хаплиди: – Ивар, мой коллега, помнишь?

– Ну да, точно. Он оттуда, – кивает Хаплиди.

– Вы, должно быть, ровесники, – не унимается брат. – Ивар Паутль, знаешь такого?

Я чувствую, как у меня от лица отливает кровь. Я его знаю. Хотя «знаю» – это, наверно, преувеличение. Правильнее сказать – я знаю, кто он. Или кем он был. Мы учились в одном классе. Он был одним из тех зануд, что жил не столько в реальном мире, сколько в компьютерных играх и фантастических романах. Он был тощий, как скелет, в очках и с беличьими зубами. Белкой мы его и называли, потому что, когда он откусывал хлеб своими торчащими вперёд зубками, крошки разлетались во все стороны. Как-то мы забили его рюкзак орехами, и, когда он собрался достать из него учебники, орехи градом высыпались на пол.

– Нет, с ним я не знакома, – говорю я, сосредоточенно ковыряясь вилкой в стоящей передо мной тарелке с не особенно аппетитной пастой.

– Ясно, – отвечает брат Хаплиди. – А он, может, тебя знает.

Я улыбаюсь, хотя его слова звучат как угроза.

Дочь дёргает меня за рукав, я поворачиваю голову и вижу, что она вся бледная и даже не притронулась к еде.

– Ну что? – спрашиваю я.

Она притягивает меня к себе и шепчет мне на ухо:

– Я хочу домой.

Я тоже, – чуть не срывается у меня с языка. Я тоже хочу домой.

– Скоро уже поедем, – говорю я. – Поешь.

Она продолжает молча смотреть на меня, а через пару минут снова дёргает меня за рукав.

– Что? – резко спрашиваю я.

– Мама, у меня живот болит.

Тут я замечаю, что она уже белее мела. И в тот же момент она медленно закрывает глаза, потом резко их распахивает и обеими руками зажимает себе рот. Но это не помогает – рвота фонтаном выплёскивается у неё из горла и разлетается по столу. Я хватаю её и оттаскиваю подальше от еды, но уже слишком поздно – весь обед пошёл насмарку. Вслед за нами из-за стола вскакивают все остальные, в том числе и Хаплиди, который отводит нас в ванную, где мы умываем ей лицо и даём попить. Потом он выходит в гостиную, чтобы навести там порядок, а мы остаёмся в ванной. Она, вся дрожа, прижимает голову к моей груди.

– Можно мы теперь поедем домой? – шепчет она.

Я тихонько глажу её покрытый капельками пота лоб.

– Да, теперь можно, – шепчу я в ответ. И в этот момент мне действительно хочется как можно быстрее отвезти дочь домой.

Суббота

Когда накануне вечером к ней постучался Якоб, Эльма притворялась больной. Для пущего эффекта она даже накинула на плечи шерстяное покрывало и пару раз театрально кашлянула. Вспоминая теперь свою неубедительную попытку актёрской игры, она подумала, что Якоб вряд ли ей поверил. Не сомневалась она, и что он свяжет это со свиданием, которое они планировали, и воспримет её поведение как отказ, однако это было совсем не так. К свиданию это не имело ни малейшего отношения.

Дело заключалось в том, что ей казалось неправильным проснуться в одной постели с Якобом этим субботним утром, поскольку сегодня был день рождения Давида. Будь Давид в живых, они пошли бы на ужин в индийский ресторан возле гавани, заказали бы бутылочку красного вина и шоколадный мусс на десерт. Они сидели бы у окна, глядя, как в полумраке на волнах покачиваются лодки, а потом возвращались бы домой слегка навеселе.

Эльма опустила веки и сосредоточилась на собственном дыхании. Для себя она решила, что сегодня не будет грустить и размышлять о том, что могло бы быть. Однако она подозревала, что с наступлением вечера эти намерения будет не так-то просто воплотить. Может, ещё не поздно позвонить родителям Давида и отказаться от приглашения?

Она посмотрела в окно на выпавший за ночь снег. Крошечные снежинки водили в воздухе хороводы и мягко опускались на землю. Давид любил снег. Возможно, то, что снег выпал именно в его день рождения, и было совпадением, но Эльма полагала иначе. Иногда совпадения исключаются.

Вздохнув, она склонилась к столу. Вчерашний день выдался длинным, поэтому особого желания работать ещё и в субботу Эльма не испытывала. Однако и она, и Сайвар согласились выйти на смену в выходные: требовалось тщательнее разобраться с показаниями Хеклы. В частности, было необходимо выяснить, могут ли Тинна и её мать подтвердить, что Хекла находилась у них в пятницу, четвёртого мая. Мать Тинны звали Маргрьет, и в результате элементарной проверки оказалось, что личность она известная. Маргрьет являлась ведущей вечернего выпуска теленовостей. Звонить ей пока было рано, и Эльма вышла в кухню. Там она обнаружила своего коллегу Каури, читающего газету.

– Как дела, Каури? – спросила Эльма, присаживаясь со своим кофе напротив него.

– Потихоньку, – Каури склонил голову над газетой, поэтому пряди чёрных волос чуть ли не скрывали его маленькие тёмные глазки.

Сделав глоток кофе, Эльма поморщилась – настолько горьким он оказался. Обычно Каури к кофемашине старались не подпускать, потому что, если за дело брался он, то количество походов в туалет в полицейском участке увеличивалось в разы.

– А вечер спокойно прошёл?

– Ну да… Только вот одна девица пока домой не вернулась.

– Даже так?

– Угу. Пятнадцать лет. Дочка ведущей новостей.

– Уж не Маргрьет ли? – встрепенулась Эльма.

– Её сáмой.

– А что случилось?

– Да, по-моему, она просто на какой-то вечеринке потусила. – Казалось, Каури не особо встревожен, хотя, с другой стороны, на выходных подростки не так уж и редко являлись домой гораздо позже назначенного времени. – Её мать связалась с нами. Я чуть погодя съезжу поищу её.

– С матерью побеседую я, – сказала Эльма, отставив чашку: приготовленный Каури кофе она могла пить лишь в малых дозах. – Мне в любом случае надо с ней пообщаться по другому вопросу.

Йорюндархольт состоял в основном из отдельных домов и таунхаусов и имел форму коряво выписанной