Десять лет

Сон перетёк в явь, и я окончательно открыла затрепетавшие веки. Где-то в квартире ожил мой мобильник. В спальне темно, так что утро ещё наверняка не наступило. Возле меня мирно посапывает Хаплиди. Телефон умолкает, и моё дыхание становится более размеренным. Я закрываю глаза и пытаюсь опять уснуть. Однако минует всего несколько секунд, и телефон трезвонит с новой силой. Я решаюсь встать, отбрасываю одеяло и спешу на звук. Мобильник надрывается на столике в гостиной. Если не считать его светящегося экрана, кругом непроглядная темнота.

С замиранием сердца я принимаю звонок:

– Алло.

Проходит пара мгновений, но мне никто не отвечает.

– Кто это? – мой голос не так спокоен, как мне бы хотелось. Ведь на другом конце провода явно кто-то есть. Я слышу в трубке дыхание на фоне какого-то приглушённого шума – может, это шелест дождя или бормотание радио. Я жду ещё немного, а потом нажимаю на отбой. Мои глаза прикованы к экрану мобильника. Прежде чем вернуться в спальню, я на всякий случай выключаю телефон.

Времени всего три часа, но сон мой прерван окончательно и бесповоротно. Это уже третий звонок за две недели: звонят всегда на выходных, всегда ночью, и в трубке всегда молчание. Ощущение такое, что меня кто-то намеренно изводит. После первого звонка у меня появилось чувство, что за мной пристально наблюдают. Возможно, у меня слишком буйная фантазия, но избавиться от этого чувства мне не удаётся. На днях мне почудилось, что меня преследует какая-то машина, поэтому мне пришлось петлять и нарезать круги, пока я наконец от неё не оторвалась. В темноте я не разглядела, кто сидел за рулём, но он явно следовал за мной – куда бы я ни сворачивала и как бы быстро ни ехала. Неужели это тот самый человек, который много лет назад прислал мне то письмо? Вряд ли – я сменила адрес и позаботилась о том, чтобы он, как и мой новый номер телефона, нигде не фигурировал. Хотя, если бы кто-то действительно задался целью отыскать меня, это наверняка было бы не так и сложно.

Я поворачиваюсь на бок и смотрю на жалюзи, которые тихонько покачиваются на открытом окне.

Мне вдруг становится невыносимо жарко, и я высовываю одну ногу из-под одеяла. Хаплиди теперь сопит громче. Я перемещаюсь на самый край постели – как можно дальше от него. После стольких лет одиночества привыкнуть, что возле тебя спит другой человек, непросто. Тебе в новинку его дыхание и то, как он переворачивается с боку на бок. Когда мне не спится, я, бывает, наблюдаю за ним – замечаю, как его дыхание вдруг на пару секунд останавливается, а потом возвращается. Как-то мне приснилось, что я его душу: прижимаю подушку к его лицу и слежу, как его руки хватаются за воздух, пока, лишившись сил, не падают на кровать. Самое удивительное, что тот сон я не восприняла как кошмар. Хорошим его не назвать, но и кошмарным он не был.

Я снова проваливаюсь в дрёму только к шести, а через пару часов просыпаюсь, почувствовав, как Хаплиди покусывает мочки моих ушей. Я позволяю ему стянуть с меня трусики – и испытываю облегчение, когда он заканчивает. Он ничего не замечает. Поцеловав меня в щёку, он потягивается и встаёт с постели. Зеленоватые круги под глазами, которые я обнаруживаю, взглянув на себя в зеркало, никуда не исчезают даже после того, как я умываю лицо ледяной водой.

Мы едем на обед к матери Хаплиди. Там соберутся его родственники: две старшие сестры и младший брат со своими семьями. Хаплиди очень близок с матерью: он звонит ей ежедневно, каждый раз выходя из квартиры, будто не хочет, чтобы я слышала их разговор. Я как-то наблюдала за ней из окна, когда она приезжала его навестить. На расстоянии его мать показалась мне вполне себе безобидной: полненькая женщина с вьющимися седыми волосами, в неизменном жакете кремового оттенка и с шалью на плечах.

Мы ставим машину возле невысокого дома на несколько квартир, расположенного в непосредственной близости от центра и гавани городка Хабнарфьёрдюр. Я беру за руку свою дочь, которая ни жива ни мертва от волнения: она помалкивает, но я-то знаю, как натянуты у неё нервы. Утром я видела, как она перед зеркалом и так и сяк расчёсывала волосы, хотя они и без того лежали идеально гладко. Стефан же бежит прямиком к двери и нажимает на кнопку звонка.

– Опаздываете, – говорит сестра Хаплиди, открывая дверь. Обняв Стефана и Хаплиди, она переводит взгляд на нас с дочерью и улыбается. Не успеваю я открыть рот, чтобы представиться, как она отворачивается и увлекает нас за собой в квартиру.

Гостиная полна людей. Хаплиди тут же предлагает помочь накрыть на стол, а я остаюсь стоять посреди комнаты, как неприкаянная. Дочь жмётся ко мне, и мы обе испытываем неловкость от того, что остальные нас будто и не замечают. Все слишком погружены в беседы, чтобы поздороваться с нами. Я наклоняюсь к дочери и говорю ей пойти поиграть с другими детьми, но она даже не отвечает, а только трясёт головой и продолжает теребить свою цепочку, как и всегда, когда нервничает. Только когда Хаплиди подводит нас к гостям – к одному за другим, они удостаивают нас внимания.

Компания довольно-таки заносчивая: как и Хаплиди, самонадеянности им не занимать, но вот его обаяния они лишены. В последнюю очередь он представляет нас своей матери. Её зовут Гвюдрун, она толстушка с химической завивкой и в блузке с розочками. Улыбка у неё дружелюбная, а голос бархатный, однако её выдают глаза: серо-голубые, они напоминают ледышки и смотрят куда-то вниз. Когда её взгляд на короткое мгновение всё же пересекается с моим, у меня возникает ощущение, что она видит меня насквозь. Потом она мельком оглядывает мою дочь, а когда снова переводит взгляд на Хаплиди, её черты смягчаются.

Мы рассаживаемся за длинным столом, полным угощений: тут и разные сорта хлеба, и мясная и сырная нарезка, и слоёные булочки с белой и шоколадной глазурью.

– И чем же ты занимаешься? – интересуется самая старшая сестра, имя которой я уже успела забыть.

– Я работаю в адвокатском бюро, – отвечаю я, намазывая на хлеб паштет из тунца.

– Так ты юрист? – Я тут же замечаю, как направленные на меня взгляды становятся более заинтересованными. Меня так и подмывает ответить утвердительно, и не будь здесь Хаплиди, я бы солгала.

– Нет, я секретарь, – говорю я. – Но у