– Вы сами скоро все узнаете.

Я не знала, будет ли у нашей ночной практики продолжение, как у Риты с костром и картинами или у Лины с признанием о прошлом. Это незнание ударяло меня дозой адреналина – после того как я вернулась, я так и не заснула, но чувствовала себя удивительно живой. Как будто сбросила старую кожу, как будто проветрила затхлую комнату сознания.

Днем мы рисовали соком фруктов – ничего интересного, но после ночной практики мне казалось, что я рисую шедеврально. Я сжимала половинку маракуйи и действительно абстрактно капала сок на лист. Ни одной распускающейся мысли в голове – они калейдоскопом кружились, но ни на одну из них я не пыталась навести резкость. Иногда я впадала в какой-то транс: замирала с приоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами, слушала шум моря, и он казался мне шумом мира.

Сегодня меня даже не беспокоил результат занятий – я видела себя лучшей. Пока Венера играла в жесткого куратора и критиковала наши работы, я безразлично слушала ее замечания и в конце сказала:

– Ты увидела то, что хотела увидеть. Мое сознание было чистым, я ничего не подразумевала этой работой.

Она оценивающе оглядела меня, хотела что-то ответить, но потом понимающе улыбнулась и перешла к следующей работе.

– Я не слишком пафосно ответила Венере? – спросила я Риту, когда мы отдыхали в домике.

– Не пафосно, а грубо.

– Ты считаешь, что она может критиковать наши работы?

– Я считаю, что не нужно так чувствительно реагировать на чужую критику. Это всего лишь точка зрения одного человека, а нас – миллиарды.

– То есть я сказала правильно?

– Может быть, для тебя это и правильно. Но не обязательно было это говорить. Это звучало как что-то личное.

– Я не ревную.

– Я и не говорила.

Хотелось сказать что-нибудь тонко-ядовитое, но я одернула себя, мысленно похвалив за сдержанность. Я вернулась к экрану ноутбука, на котором белел открытый Word. Я не знала, как начать свою историю.

«Напиши об этом так красиво, как ты умеешь». Я не знала, насколько реалистично нужно писать, можно ли приукрашать и поэтизировать. Хотелось рассказать свою историю так, чтобы я выглядела не жалкой, а трагичной. С парой написанных абзацев у меня накопилось больше вопросов, чем было в них предложений, поэтому я отложила рассказ.

Сегодня идти к Адаму с вопросами мне не хотелось – весь день мне было неловко встречаться с ним взглядом. Тем более что с его стороны все осталось ровным: никаких словесных намеков, взглядов с подтекстом, особенно нежных поглаживаний или комплиментов. Поэтому я решила подождать, пока эмоции от прошлой ночи улягутся, и только тогда подойти к нему, ведь его «можно» все еще ощущалось на моих губах.

Я беззаботно приступила к заданию, которое Адам дал нам утром до завтрашнего вечера – написать короткое письмо или заметку о человеке, которого мы любили (можно выдуманном). Главное – написать нетипично для себя, чтобы другие не могли угадать автора. Тексты нужно было опустить анонимно в специальный ящик рядом с кухней.

Задание мне показалось несложным, я просидела над ним чуть больше часа. Тогда я еще не знала, что именно оно станет тем необратимым взмахом крыла бабочки, из-за которого все начнет рушиться.

– Роза начала нашу практику с фразы: «Я хочу узнать, всегда ли я была такой: сломанной, испорченной. Была ли я когда-то счастливой и любимой девочкой». Но потом наш разговор ушел в другую сторону… Я бы хотел закончить нашу практику сейчас. Расскажите мне о той маленькой Розочке, какой была она. И было ли неизбежным то, что единственным источником любви для нее стали женатые мужчины.

Мне показалось, что все шумно повернулись в мою сторону, хотя они и до этого смотрели на нас с Адамом.

Я не ожидала, что он скажет это вот так просто, как какую-то бытовую деталь: «она ест только горький шоколад» или «в детстве ей удалили аппендикс». Конечно, мы разговаривали до этого про бывших с девочками, но я старалась не упоминать, что кто-то из тех, с кем я встречалась, был женат. Уклончиво отвечала на вопрос Лины: «Ой, девочки, а вы когда-нибудь встречались с женатым?», что да, было дело. Рита никогда не спрашивала о личном. Она знала только то, что перед «Джунглями» я рассталась со своим парнем. Наверное, она думала, что я это тяжело переживаю, раз не говорю о нем. Сейчас я ощущала, будто бы Адам выжег на моем лбу слово «шлюха».

– Вау! Good girl gone bad! – крикнула Лина.

– Я не… Я никого не уводила из семьи и не стремилась к таким отношениям. Просто так всегда получалось. Но я не привязывала к себе никого. Я не…

– Роза, почему ты оправдываешься? Я попросил высказаться ребят, а не тебя. Если нам потребуется твое пояснение, я тебя спрошу, а пока постой молча. Ну, кто первый?

– А что тут рассказывать? – спросил Макс. – Все они такие – бедные и несчастные маленькие девочки. Но через пару месяцев превращаются в сосущих из тебя все деньги сучек. Какой она была в детстве? Наверняка мама говорила ей, что единственный способ выжить – это найти богатого мужика.

Макс был единственным человеком здесь, который ни разу не вызвал у меня восхищения или хотя бы симпатии. Наверное, что-то похожее вызывала Венера, но меня интриговало, чем она привлекательна для Адама. А Макс был самым раздражающим типом мужчин, из тех, кто считал, что не просто «все покупается и продается», но и «все нужно покупать, иначе я никому не нужен». Я от таких всегда старалась уходить после первого свидания, на котором они обязательно демонстративно оставляли большие чаевые, и считали, что ужином они уже купили тебя. Что «ну что, поехали ко мне / в отель», брошенное как утверждение, – это обыденное продолжение вечера. Мне же нужно было внимание. От вопросов «А что ты думаешь?», «Какой твой любимый фильм?», «О чем ты мечтаешь?» я таяла. А когда меня прижимали к груди и нежно гладили по голове, готова была на все, чтобы продлить это мгновение. Подарки мне были приятны как знак внимания, но я никогда ничего не просила. На Сашкино: «Он должен компенсировать тебе то, что пользуется твоей молодостью» я отвечала: «Он пользуется моим телом, а я пользуюсь его теплом». Макс любил жаловаться на то, что его последняя