Шрифт:
Закладка:
– Нет. – Хотелось как-то сыронизировать, подшутить над глупышкой, но на самом деле было грустно. – Один раз со мной попытался познакомиться мужик лет пятидесяти, с огромным пивным пузом, взглядом хозяина района и блатным лексиконом. Но я испугалась, пробормотала что-то типа: «Я с незнакомыми не разговариваю» – и убежала.
– Угу. – Теперь он внимательно смотрел на холст и как будто бы не слышал меня.
Может быть, этого достаточно? Чем больше я рассказывала, тем больше я чувствовала себя жалкой. Сейчас я говорила, не задумываясь, но когда слушала себя со стороны, сама приходила в ужас от этой откровенности.
– Продолжай-продолжай… – рассеянно бросил он, лишь коротко взглянув на меня.
– Просто я… я… я в шоке от своей откровенности. Я даже с собой так не говорила.
Адам отошел от холста и, прищурившись, посмотрел на меня.
– Я использовала всю ту боль как топливо, но не проговаривала слово в слово. Знаешь, как будто бы зачерпывала ледяную воду из ручья, на несколько обжигающих, но не утоляющих жажды глотков. А сейчас мне кажется, что ты меня держишь за затылок, пока я опустила голову в этот ручей. Вот. Нужно немного выдохнуть.
– Ты хорошо работаешь с образами. Скажи, от этих строчек ведь что-то появилось внутри?
Он оставил холст и с тюбиком в руке подошел ко мне.
– Да, сердце быстрее забилось. И ком вот здесь, под ключицами, он почти не ощущается. Мне часто тяжело дышать из-за него. А сейчас как будто бы его разорвало бомбой.
– Бомбой вдохновения, да? Я ощущаю его как вспышку, как эйфорию посильнее, чем от любого наркотика. Сижу на нем лет с тринадцати. Твой ком, он вот здесь? Или чуть ниже? – Он провел ладонью по шее, ключицам и до живота.
– Нет, чуть выше, вот здесь. – Я сама направила его ладонь, пока он смотрел мне в глаза. Долго-долго и молчал, пока его губы чуть подрагивали в еле заметной ухмылке.
– Кто тебе еще стал близок здесь? Кроме Риты, конечно. Антон? М-м?..
– Антон? Почему?
– Я заметил у вас интерес друг к другу. Нет? С тобой он как-то по-другому общается.
– Мы с ним несколько раз сталкивались на рассвете и болтали. Может быть, поэтому? Ну, знаешь, на границе ночи и утра разговоры не такие, как всегда. Более искренние, открытые. Мне нравится «Антон в пять утра». Он разговорчивее, интереснее.
– И все?
Я кивнула. Мы стояли так близко, его ладонь все еще лежала у меня на груди. Хотелось говорить не об Антоне, вообще хотелось не говорить.
– Я думал, вы с ним вместе бродите по склону.
– Нет. – Я рассмеялась. Сказать или нет? – Я думала, что он ходит к тебе.
– Серьезно? – Он засмеялся, убрал ладонь и оперся о стену. – Почему?
– Ну, не знаю. Мне показалось, что у вас есть что-то общее.
Его глаза искрились весельем.
– Забавно, но нет.
Я приготовилась слушать его историю, но он снова сказал мне продолжать. Вернулся к холсту и впился обжигающими зрачками.
– Ничего не вышло. Кроме того, что я, слишком увлеченная будущим романом, очень плохо готовилась к ЕГЭ. Школу я окончила с серебряной медалью, мне так хотелось, чтобы мама сказала, что я лучшая. А она… она, конечно, рассказывала про это подругам, только все время забывала, какая у меня медаль, серебряная или золотая. «Серебряная, што ли?» – передразнила я мамин уральский говорок. В итоге по баллам ЕГЭ я не прошла ни на филологию, ни на журналистику. Пришлось подавать документы на свой запасной вариант – «менеджмент организации». Я…
– Ты не могла попробовать на следующий год? Зачем тебе вообще высшее образование?
– Не хотела расстраивать маму. Ну, знаешь, все они считают, что есть определенная схема, и если ты соскочишь со ступеньки, то уже не поднимешься.
– А если бы не мама, ты бы стала поступать?
– Да, наверное… Мне казалось, что в универе будут другие люди, более интеллектуальные, что ли…
Я пересказала ему свою увлекательную университетскую жизнь. Но он все равно вернулся к тому, с чего начался разговор. «Я ничего не забываю».
– Тем летом, после школы, мама со своими детишками из интерната поехала в Сочи. Их интернат выиграл какую-то премию, и местный депутат повез их на море. Не всех детей отпустили родители, но мама слишком честная, чтобы впихнуть меня на чье-то бесплатное место. Она оплатила мне поездку, представляешь? Мы с ней ни разу никуда не ездили, потому что жили от зарплаты до зарплаты, в последние годы, в отличие от детства, я даже не заикалась о море. Но она оплатила поездку. Не потому, что хотела сделать мне подарок к окончанию школы или побыть со мной перед началом университетской, взрослой, жизни. Просто она считала меня проблемным ребенком. Я ни разу не употребляла наркотики, напивалась всего пару раз, но она почему-то думала, что, раз я замкнута с ней и не знакомлю со своими друзьями (которых у меня просто не было лет с тринадцати), значит, эти друзья настолько обдолбанные, что их стыдно показывать. Она постоянно выворачивала мои карманы, искала таблетки в ящиках стола, в нижнем белье. Когда я похудела на пять килограммов из-за стресса перед экзаменами, она подумала, что я пью какие-нибудь специальные таблетки или сблевываю все. Стояла у двери туалета и слушала. Когда я возвращалась домой, она заставляла меня дышать на нее. Она боялась оставить меня одну дома, проецировала на меня сценарии из ток-шоу на центральных каналах. Она со своими ребятами жила в «Сочи-Парке», а мне забронировала дешевенький номер в «Бархатных сезонах», в самом дальнем корпусе. Но на море за мной почти не следила, только инструктировала постоянно: «С армянами (мама всех кавказцев называла армянами) никуда не ходить, алкоголь не пить, в номере быть в десять вечера». Каждый вечер она звонила на ресепшен, чтобы проверить меня. А ресепшен был в другом здании – девушки, которые там работали, злились, но все-таки ходили меня проверять. Каждый раз, когда кто-то из них стучался и с высокомерной ухмылкой говорил, что мама меня проверяет, я мечтала о том, чтобы кто-нибудь из ее детишек подхватил ротавирус и слег, чтобы она не вспоминала обо мне. Стыдно признаться, но я чуть ли не дала им бутылку с водопроводной водой… В центр Сочи она меня не отпускала, а там, в Имеретинском районе, я умирала от скуки.
